Тонкий лед

—  

Мам, но ведь я у тебя остался! Слышишь? Останься для меня. Ну, что я стану делать один? Себя пожалей,— уткнулся в плечо ей носом и заплакал со­всем по-детски.

—  

Сынок! Не надо так! Я еще живая у тебя имеюсь. Не рви сердце. Выжить нужно! — испугалась Нина вне­запной истерике Егора и сумела взять себя в руки.

Плакала она ночами, когда Егорка спал. Потеряв отца, он и вовсе возненавидел военку, хотя как сын погибшего офицера имел право на поступление в лю­бое военное училище вне конкурса. Егор даже мысли такой не допускал. Перед ним стоял пример человека, которого считал отцом. Он начал задумываться о сво­ем будущем, когда мать объявила что решила вто­рично выйти замуж. Парень тогда даже обрадовался, а вскоре в семью пришел отчим. С того дня и посели­лись вместе с ним крики, брань, пьянка. Мальчишку коробило при виде боцмана, потребовавшего уже на второй день звать его отцом.

—  

Никогда! Не дождешься, козел! Отвали от меня и не пытайся прикипаться. Не то вломлю по-свойски, до задницы развалишься! Слышь, лопух?

—  

Сопляк! Хам немытый! Да я тебя в бараний рог сверну! — грозил тот Егору.

Парень все чаще уходил из дома к друзьям. Неде­лями жил у них, чтобы не видеть в своем доме чужого человека.

Но однажды, вернувшись домой, застал Нину в сле­зах, избитую. Не выдержал, подошел прямо к койке, где храпел боцман, и выкинул пьяного прямо с балко­на второго этажа. Следом за ним вытряхнул все его барахло, пообещав вслед, что если вздумает вернуть­ся, еще раз вылетит уже без головы.

Но боцман вернулся, хотя попал в больницу и боль­ше месяца провалялся в гипсе. Егор запретил Нине навещать его, тем более, что боцман настрочил на парня заявление в милицию.

Как ни старалась Нина доказать невиновность сына, на ее слова, синяки и шишки, не подтвержденные справкой эксперта, никто не обращал внимания. Егор две недели отсидел в милиции за хулиганство.

Уже вернувшись домой, он узнал от Нины, что несостоявшийся отчим сумел сорвать с матери прилич­ную сумму на лечение и мировую, иначе обещал от­дать Егорку под суд.

—  

Он пришел не один. С ним целая свора нагря­нула. Я испугалась. Их надо было увидеть, чтобы по­нять меня. Постаралась скорее избавиться.— Когда ж пришел? Он же в больнице лежал,— вспомнил парень.

—  

Его собутыльники принесли. Прямо из больнич­ного коридора. Так выпить захотели, что ждать выздо­ровления уже не могли. Едва получили деньги, бегом в магазин. А этого, боцмана, у меня оставили. Забыли о нем, а может, специально так придумали, но я выз­вала милицию. Когда приехали, рассказала все, по­просила его убрать от нас. Ох, и поднял он здесь хай, обозвал нас с тобой по- всякому. Но его быстро успо­коили, пообещав, что отвезут не в больницу, а в каме­ру, к тебе по соседству.

—  

Мам, скажи, и зачем он был нужен?

—  

Сынок, милый, очень трудно одной. Когда по­взрослеешь, поймешь меня, ответила Нина устало.

—  

Но ведь не стоит вести в семью первого встреч­ного,— впервые упрекнул Егор мать.

—  

Мне теперь не до выбора. Ни те мои годы. Не того, кто мне понравится, а тому, кто согласится, рада. Ведь вот и ты, едва отец погиб, от рук отбился, друзей нашел, с девчонками всякими связался. Они к добру не приведут. Вот и решила этого принять. Поверила, что отца заменит, но не вышло,— низко опустила голо­ву Нина.

—  

Мам, давай не кривить душой друг перед дру­гом. Много ли внимания уделял мне отец? Сколько себя помню, вдвоем с тобой жили и все время ждали его. А он приходил и ложился спать. Постоянно уста­вал. Сколько раз мы собирались с ним на каток? Так и не сходили ни разу. Ладно, прошло, теперь и меня туда не тянет. Так же было с зоопарком. В цирк обещал сводить. Я так и не дождался. Уже потом вместе с ребятами везде побывал. Но это уже не то. Я перерос свою детскую радость. Пропал восторг. Я постарел в ожиданиях, из детства сразу в старость шагнул. Без остановки в юности. Она прошла мимо.

—  

Егорка, мальчик мой! Чего ж тебе на хватает? Разве в чем отказывала?

—  

Не в том беда, но когда прошу тебя побыть со мной или пойти вместе, всегда отказываешься. У тебя постоянно свои дела, заботы, меня в них нет. Наши жизни, хоть и рядом, но чужие. Ты стала совсем дру­гой. В детстве я помню тебя иной. Неужели смерть отца так резко все поменяла?

—  

Сынок, не суди так строго! В детстве ты всегда был со мной. Теперь я все чаще одна. Не приведись тебе испытать горечь одиночества! Поверь, все может осилить человек: голод и боль, жажду и холод, а вот от одиночества с ума может сойти.

Егор тогда не поверил. Ведь вот вокруг живут люди, смеются и плачут, а Нина сошла с ума в многоквартир­ном доме от одиночества. Егор в то время служил в армии. Он так и не увиделся, не простился с нею. Она умерла в больнице для душевнобольных.

Платонову о ее смерти сообщили с большим опоз­данием. Может, потому до сих пор так и не узнал, где она похоронена.

—  

Мне не важно, кем ты станешь, когда вырас­тешь. Гражданским или военным, лишь бы не дрожала твоя семья в ожидании, вернешься ли домой живым,— часто говорила Нина.

Нет, Тамара не боялась за Егора. Это он видел и чувствовал. Может, потому, что почти ничего не знала о его работе? Ведь помимо нее он сумел закончить академию. Разрешили ему как практику, в порядке иск­лючения. И не только ему, но и еще нескольким инвалидам-афганцам, которые, став калеками, учились жить заново.

«Черт знает что! Выходит, я никому не был нужен с самого детства, кроме Зои! — вспомнились теплые губы, прохладная грудь, упругое тело женщины.— Она отыскала, единственная изо всех угадала меня. А ка­кая ласковая, послушная! И почему не встретилась раньше? Может, совсем иначе сложилась бы жизнь? Хотя... А кто теперь мешает? Ведь сам себе хозяин,— глянул в сторону, увидел Марию Тарасовну. Та вязала, считала петельки, беззвучно шевелила губами.— Куда ж ее от меня? Обоим не повезло, ей — в материнстве. Мне — в юности. А разбежись мы, может, хуже будет, опять не сложится. Вдруг и она не выдержит одиноче­ства? Свихнется с горя! Ведь двое уже предали! Куда больше? Не вынесет. А каково мне жить потом?» — думал Платонов, засыпая.

Через два дня Егор услышал от Касьянова о не­приятности в зоне Соколова.

Федор Дмитриевич вызвал Платонова объявить ему, что Егор по приказу руководства назначен начальни­ком спецотдела зоны. Поздравив, спросил:

—  

Слышал, что у Сашки стряслось?

—  

Нет!

—  

Он сегодня обещал появиться.

—  

Неприятность случилась? — дрогнул Егор.

—  

Разве хорошее у нас бывает? Давай самого дож­демся. По телефону я так и не врубился. Чертовщина какая-то! Сам Соколов срочно в отпуск на материк за­просился. К бабке своей, в деревню, на Украину. Она — то ли ворожейка, то ли знахарка. Короче, из ведьма- чек. Он к ней мылится. Говорит, что достал Медведь. И не только его, но и начальника охраны, с которым отлавливали того пахана. Ерунда все это! Не может быть! Какой бы ни был тот Медведь, он уже мертвый. Что может сделать живому? Ну, присниться или приви­деться. Да и то мне кажется, Санька часто думает о нем. Меньше бы вспоминал, реже фантазии во сне являлись бы! Ведь кто нынче тот пахан? Сущий прах!