Утро без рассвета. Сахалин

—

Она летела с вами.

—

Но зачем мне ее душить, когда я сам выслал ей деньги?

—

Она ездила в Ереван. Не без вашего поручения. И встречалась там с небезызвестным для вас Авангардом Евдокимовым. Которого тоже нашли мертвым.

—

Но какое это имеет ко мне отношение?

—

Самое прямое. Русакова уехала с вами, когда был убит Евдокимов. Вы увезли ее, как свидетеля. И убили по этой же причине.

—

Но, если следовать вашим предположениям, зачем бы я вез ее до Хабаровска? Если бы я убил Евдокимова, которого, кстати сказать, я и в глаза не видел, то я тут же в Ереване должен был убить и Зойку. А не тащить ее за собою на край света. Дрожа постоянно, что она по пьянке все выболтает.

—

Убить в Ереване вы ее не могли по той простой причине, что не знали, о чем она говорила с хозяевами дома, в котором проживала. И она могла быть ими опознана. А, поскольку в Ереване вас с нею видели, то могли найти. Именно потому вы и увезли ее. А потом задушили.

—

Я не душил.

—

А кто?

—

Не знаю.

—

Как же вы не знаете, если все время находились вместе? В одиннадцать часов вечера вы вышли из ресторана «Аквариум». А в двенадцать ночи Русакова была задушена. В половине первого вы появились в зале ожидания в аэропорту.

—

Я проводил ее до гостиницы аэропорта. Чтоб она устроилась там на ночь. Условились, что если ей не удастся устроиться, Зоя вернется в зал ожидания. А если устроится, то— все. На следующий день поедет в город искать квартиру и работу. И напишет мне. Сообщит свой адрес. Мой адрес она знала.

—

Но зачем вы забрали ее чемодан? — продолжал Яровой.

—

Наличие фото не доказательство принадлежности чемодана тому, кто на фотографии. Вон на катере фотки артистов. Так что они владельцы судна? Так что ли?

—

Откуда у вас появилось это фото?

—

Сама подарила. Мы ж были с нею? Я ее знаю. Чего уж стыдиться? — усмехался Беник.

—

Так значит, вы не виделись с Авангардом Евдокимовым?

—

Нет.

—

А как оказалась с ним Русакова?

—

Она выпивала, а к пьяным бабам всякие липнут. Во всяком случае мне о нем она ничего не говорила. Держалась тихо. Хотела семью. Потому и молчала.

—

Ну что ж. Вы ответили. У меня к вам остался последний вопрос.

—

Какой?

—

Куда девалась ваша пуговица с костюма? Где вы сумели ее потерять?

—

Плохо пришили в мастерской, — рассмеялся Беник.

—

А мне показалось, что как раз наоборот. Слишком прочно она была пришита. Прямо с куском материи кто-то вырвал.

—

Наверное, в дороге где-то.

—

А вы вспомните. При вашей аккуратности такое помнится. Ведь костюм дорогой. А испорчен. На самом виду. Сшит недавно. Забыть не могли.

—

Я Володьке давал его надевать. Вероятно, когда у него был приступ — это и случилось.

—

Ну что ж, вероятно так и произошло, — сделал Яровой вид, что поверил Бенику. И, встав из-за стола, сказал решенное для себя еще вчера: — Вы свободны. Возвращайтесь к работе. Лодку возьмите. А изъятое пусть пока останется у нас.

—

Мне можно идти?

—

Да. Лодку вам помогут спустить в реку.

—

Я сам. Не надо помогать. Я сам! — выскочил Беник в коридор. И, ухватив лодку за нос, мигом стащил ее в воду.

—

Вы выпустили его? — удивленно ахнул начальник райотдела милиции.

—

Да. Как видите.

—

Совсем.

—

Это еще увидим, — усмехнулся Яровой и добавил: — Я прошу вас установить круглосуточное дежурство на железнодорожном вокзале. Не исключено, что эти трое, все вместе или поодиночке, захотят сбежать отсюда. Установить дежурство у кассы по продаже билетов, на перроне. Проверяйте каждый пассажирский поезд и даже товарные составы самым тщательным образом. Любого из троих при задержании доставляйте ко мне немедленно.

—

Я понял. Сейчас распоряжусь, — повернул в кабинет начальник.

Следователь смотрел на реку. По ней резво неслась лодка. В ней —

Беник. Он торопился.

Через несколько минут, вместе с двумя оперативниками, Аркадий уже направлялся в верховья Тыми.

Сегодня был удачный день. Хабаровский угрозыск прислал дополнительные сведения об осмотре места происшествия. Угрозыск Еревана дослал данные допросов продавцов, опознавших Русакову и поселенцев. Одесский угрозыск прислал протокол тщательного допроса соседки Русаковой. Яровой довольно улыбался. Он намеренно не задал Клещу некоторых вопросов, какие захлопнули бы дверь «ловушки». И намеренно оставил выход. Не случайно и выпустил. Теперь Клещ, сам того не зная, должен дать Яровому основные козыри, раскрыть намерения. И это обязательно должно случиться.

Яровой едет по реке. Упругий ветер бьет в лицо, ерошит волосы, лезет за воротник, за пазуху. Щекочет шею. Солнце греет ощутимо. А голубые брызги воды, поднимаемые лодкой, отливают радугой в солнечных лучах и крупными бусами снова падают в воду.

Волны Тыми — темносиние, хорошо гармонируют с прибрежной зеленью деревьев, кустов, травы. Все радуется весне, теплу, жизни. Все принарядилось в праздничные убранства. И теперь природа, словно сама собою любуясь, приворожила к себе глаза людей.

В городе такое не увидишь. Лишь здесь, в таежной глухомани, и природа может показать себя человеку во всей красе. Словно девчонки, собравшиеся искупаться в реке, сбегают со склона молодые, стройные березки. Но, завидя лодку, стыдливо приостановились. Любопытно глазеют на людей. Зеленые ветви, как короткие сарафаны, задирает игриво легкий ветер. Не удержать. И деревья — будто тихо посмеиваются над веселыми шутками ветра:

А вон ель, как строгая гувернантка, присматривает за шалуньями березками. Брови нахмурила. Мохнатой лапой проказницам грозит. Обещает выдрать за легкие кудри. Ель так походит на старую деву. Вон юбка у нее какая длинная, до самых пят. Вся в складках, в сборках, никакого изящества. Живая статуя, без души и сердца. Ее и весна не радует, не кружит голову. Стоит на толстой ноге, какой не меньше сотни лет. И ворчит, как старая экономка на расточительную, беспечную молодь. Она не умеет смеяться, давно не умеет радоваться. Лишь в ночи, когда молодь спит, перешептываются старухи-ели меж собой, словно былые грехи молодости вспоминают. Делятся, беззубо хихикают. Когда- то и они были молодыми. Но это прошло. Давно минуло. В памяти многое стерлось. Грела весна и их сердца, кружила головы. Да так, что от смеха иглы облетали. А теперь… В память о молодости — седины, да лысины. Тихий шепот по ночам.

Весна— это любовь. А любовь— горе… Оттого, что осталась она неразделенною, непонятой, текут по вековым стволам елей прозрачные клейкие слезы и по сей день. Живицей зовут эти слезы. Зверье ли таежное, добрый ли человек — раны свои слезами еловыми лечат. И помогает. Может