жест рукой.
– У нас, у нас! – радостно заулыбалась Ольга.
– У нас, у нас! – закричали и запрыгали на стульях дети, сверкая острыми глазенками.
Тетя Надя еще немного подумала и махнула рукой.
– Ну, хорошо…– произнесла она растроганно.– Уговорили… Ну, спасибо вам… Всем спасибо… Да-а… Вот этого в Москве уже нет, такого гостеприимства… Там это уже вывелось… А жаль…
– Только не в комнатах!..– неожиданно испортил красивую картину радушного гостеприимства Петр своим злым, раздражительным стоном.– Пусть ночуют в кухне!.. Только не на кроватях!.. Пусть спят на полу!.. Вы думаете, мало на них после дороги сыпнотифозных вшей!.. У нас денег нет лечиться!.. Пон-няли?
Тетка переконфузилась, покраснела, внимательно посмотрела на свою грудь, бока, руки…
– На нас-то насекомых нет,– произнесла она трудно, пробуя улыбнуться.
– Знаем мы!..– отозвался Петр злобно.– На мне тоже не было, а вот лежу!..
– Что ж,– сказала тетка растерянно и с попыткой все обратить в шутку.– Мы можем и в кухне, и на полу. Мы люди дорожные.
– Чтобы я, да положила тетю Надю в кухне и на полу! – разъяренно вступилась за тетку Ольга.– Да ни за что! Да никогда! Тетя Надя такая хорошая, мы тетю Надю так любим, мы тете Наде так рады, мы тетю Надю насилу дождались, и вдруг положить ее в кухне, на полу! Ни за что! У тети Нади ничего не может быть, я тетю Надю не боюсь, я тетю Надю положу на свою постель, и если я заражусь, то это будет мое дело!..
– Го-го-го!..– бессильно закрутил головой Петр на подушке и истерически провизжал через силу: – Опять!.. Опять понесла!.. Опять женский, слишком женский ум!.. Пойми же, наконец, что тут не ты одна!.. Тут семья!.. По-ня-ла?
– Поняли, поняли, все поняли,– отвечала за Ольгу мать Петра, стараясь как-нибудь замять некрасивую историю.– И ты, пожалуйста, не кричи: здесь глухих нет! – прибавила она строго, на правах матери.
– Я не то что кричать!..– пискливо угрожал Петр, как сильно пьяный, быстро ослабевая.– Я уже сам не знаю, что скоро буду делать с вами, раз сами вы ничего не понимаете!.. Как маленькие, как маленькие!..
Бабушка, наблюдая за больным, сделала всем знак молчать и сама замолчала.
И через минуту уже послышалось сонное сипение больного.
В конце концов потихоньку от Петра порешили, что тетя Надя ляжет в первой комнате, на кровати Ольги, а Жан устроится на галерее, на сдвинутых вместе сундуках.
– Тетя Надя хорошая, у тети Нади ничего не может быть,– еще много раз повторяла вполголоса Ольга, сильно взволнованная…
Сидя в кресле и беседуя с Марфой Игнатьевной об общих московских друзьях и знакомых, тетя Надя вдруг испуганно содрогнулась.
– Я замечаю,– заговорила она с чувством глубокой обиды,– я уже давно замечаю, что ты, Марфинька, совсем не слушаешь меня, а вместо этого как-то странно приглядываешься ко мне, к моей шее, вот к этому месту, пониже уха. Скажи, разве там что-нибудь ползет?
И она повернулась тем местом шеи к своей собеседнице.
– Нет, нет… Так… Ничего особенного там нет…– смутилась бабушка, а сама опять уставилась в подозрительное пятнышко.– Ты не должна на нас обижаться, Наденька, но мы тут в Крыму так напуганы сыпным тифом, что мне всякий раз, как я взгляну на тебя, кажется, что по твоей шее пониже уха ползет крупная вошь, а на самом деле там у тебя такая родинка.
Дети обрадовались, засмеялись, вскочили и бросились смотреть на родинку.
– Родинка, как вошь,– с удовольствием отмечали они.
Москвичка тоже облегченно засмеялась и сделала попытку продолжать прерванную беседу. Но разговор уже не ладился, так как с этой минуты все занялись исключительно тем, что начали более откровенно приглядываться к телу и платью друг друга.
– Стойте – стойте, сидите так, не шевелитесь!.. Ан нет, ошибся, ничего нет, значит, это мне показалось, думал: она!
– А ну-ка, станьте к свету, что это у вас там черненькое такое?
– Черненькое не страшно, желтенькое страшно.
Вася был уверен, что он раньше Нюни что-нибудь на ком-нибудь поймает; Нюня была убеждена в обратном, то есть что она раньше. А дело от этого только выигрывало: оба они старались друг перед другом изо всех сил, присматривались к пятнышкам на теле, у себя и у других, прощупывали оборки и швы платьев, своих и чужих, и весело покрикивали при этом:
– Ну, эй, вы, кто там есть, выходите!
– Дети!..– с перекосившим его лицо ужасом возгласил вдруг Петр, приподнявшись на локте с постели: – Дети!.. Объявляю!.. Кто поймает на московских гостях вошь, тот получит пол-ложки сахару к чаю!.. По-ня- ли?
– Дядя Петя, за каждую по пол-ложки?
– За каждую!..
– За живую?
– За живую!..
– Кто будет платить?
– Я!..
– А когда?
– Когда поймаете!..
Петр задыхался от волнения и дальше не мог говорить, а через минуту впал в обморочное состояние.
Обещание премии удесятерило старание детей. Однако зрение их скоро притупилось и стало галлюцинировать.
– Есть! – радостно и испуганно вскричала Нюня, замерев на месте, за спиной москвички.– Есть! Нашла! Вижу! Живая! Самая сыпнячая? Ишь, проклятая, сидит, глядит! Взять? Снять? Дать? Или сами возьмете?
Все вскочили с мест и осторожно подошли к креслу приезжей. А приезжая сидела в том же положении, в каком ее застало оповещение Нюни: окаменевшая, с остановившимися глазами, скованная по рукам и ногам чувством ужаса.
– Возьмите! – деревянным голосом произнесла гостья, боясь шевельнуться.– Снимите!
– Где? Где? – щурили глаза и бабушка, и Ольга, и Вася, на всякий случай держась поодаль и вытягивая вперед одни головы.
Все шарахнулись в стороны и тотчас же снова стали приближаться к креслу с дорогой гостьей.
– Да ты сними ее,– мужественным голосом посоветовал Вася сестренке и побледнел от страха.
– Да! – окрысилась Нюня злобно.– Как же! Сними-ка сам!
– И сниму! – сказал Вася и почувствовал, как у него задрожали коленки и как все перед ним заволоклось туманом.– Мне это ничего не стоит.
И одним махом, как проглатывают касторку, он двумя пальцами захватил с заледеневшего плеча москвички микроскопически малый предмет.
– Руками! Он руками! – понеслись со всех сторон крики, как на пожаре, когда какой-нибудь смельчак бросается в самый огонь спасать ребенка.– Он с ума сошел! Она ведь заразная! Он хотя бы бумажкой!
– Ниточка,– с улыбкой доктора, не боящегося смерти, произнес Вася, разглядывая на своей ладони,
