желтым крылом издают сложное сухое шуршание, вызываю щее в памяти тонкий звон на пустынном ветру металлических цветов на могиле.
Поймав на себе удивленно-заинтересованный взгляд про ходящего мимо Шибалина, женщина с безобразной наружностью быстро подбирает в руки полы своих звенящих платьев и вместе с ними делает галантное движение вбок, вдоль скамьи, как бы освобождая для него рядом с собой местечко.
Шибалин принимает немое приглашение и садится.
– Сознайтесь, гражданка, вам, женщинам, делается очень страшно, когда вдруг на одну с вами скамейку садится 'не-зна-ко-мый' вам мужчина?
Безобразная важно надувает толстые губы:
– Смотря какой мужчина. Мужчины бывают разные: одни интересные, другие нет… Хотя, конечно, в настоящее время разбирать не приходится.
– Значит, ничего, что я к вам подсел и заговариваю с вами?
– Конечно, ничего.
– Но вы, быть может, поджидали на это место кого-нибудь другого, своего знакомого?
– Нет, нет. Теперь не до жданья. Теперь лишь бы прокормиться. Вот вчера взяла у квартирной соседки пять рублей на расход, обещала сегодня вечером отдать, а где их взять? Пять рублей деньги небольшие, но и тех нет…
Все еще важничающими глазами оглядывает его ботинки, костюм, шляпу… Потом глядит ему в лицо, соображает, пожевывает губами, спрашивает:
– А вы что… где-нибудь служите?
– Нет.
– Чем-нибудь торгуете?
– Тоже нет.
– Как же так? Не служите, не торгуете…
– Так.
– Чем-нибудь же занимаетесь?
– Занимаюсь.
– Можно поинтересоваться, чем именно? Шибалин уклончиво:
– У меня, так называемая, свободная профессия.
Женщина обиженно надувается всеми своими ярусами, сборками, лентами, кружевами.
– Какая же это у вас 'сво-бод-ная про-фес-сия'? – спрашивает она с возмущением.
– Литературная.
– Что-о?
– В редакции работаю. Проверяюще смотрит на него:
– В газете?
– Предположим, в газете…
– Так бы и сказали, – облегченно вздыхает она, еще раз испытующе оглядывает его, потом прибавляет: – Знаю. Это если где что случится: кража или пожар. За убийство в газетах дороже всего платят. Я сама почти что каждое воскресенье 'Рабочую Москву' беру. Три копейки не деньги, а по праздникам вместе с приложениями одной бумаги около фунта дают… Наверное, прилично получаете?
– Да… Ничего… А вы, гражданка, тоже где-нибудь работаете?
Безобразная, насмешливо наморщив свой толстый мужской нос:
– Работать-то работаю. Да какая наша работа? Нашей работой нынче много не заработаешь.
– Почему так?
– Потому что подсаживаются больше для разговору. Тот посидит, поговорит и уйдет; другой посидит, поговорит и уйдет…
– Ах, вы вот об чем!
– Да, об этом. Я хочу, чтобы и мне тоже интерес был! Завтра, например, за квартиру платить, а где их взять! На улице не валяются…
– Да… – вздыхает Шибалин протяжно. – Да-а… – вздыхает он во второй раз, еще протяжнее. – Материальный вопрос – большой вопрос. А я сперва было не понял вас…
Безобразная с недовольной гримасой:
– Не поверю, чтобы мужчина не понял. Я никогда первая о финансах мужчинам не говорю. Мужчина, если он порядочный, должен сам догадаться. На самом-то деле, как вы думаете, с какой стати женщина будет поганить себя с мужчиной задаром? Тем более теперь,, когда на все продукты такая дороговизна: мясо первый сорт сорок четыре копейки, масло, сливочное, экспортное, девяносто шесть…
Шибалин смущается:
– Гм… Так что, гражданка, я, возможно, помешал вам столкнуться с кем-нибудь… другим, более… подходящим? Быть может, мне сейчас лучше уйти?
Безобразная делает злые глаза:
– Уйти?!. Когда столько время уже сидели, тогда уйти?!.
И канареечно-желтое крыло, встав на ее шляпе вертикально, вдруг начинает напряженно трястись, точно угрожая Шибалину жестокой расправой.
Шибалин теряется:
– Могу и не уходить…
– Этого мало, что вы можете не уходить!
– Это вы что?.. Опять насчет того?.. Насчет 'финансов'?..
– А конечно! Что же вы думаете, я на готовенькие денежки живу? И раз мужчина столько время уже сидел, столько разговаривал с женщиной, тем более, если это порядочный мужчина!
– Понимаю…
– Я думаю, должны понимать!
– Я не отказываюсь компенсировать… за отнятое у вас время… – берется за карман Шибалин.
Лицо безобразной смягчается. Крыло на шляпе успокаивается, падает.
– Только смотрите, гражданин, не подумайте, что я какая-нибудь такая… пропащая. Нет!
Шибалин недоуменно улыбается:
– Тогда, признаться, я окончательно не понимаю, с кем же я имею дело?..
Безобразная гордо:
– Вы имеете дело с очень порядочной женщиной! Дома у меня есть муж – вот обручальное кольцо – но одного его жалованья нам не хватает, а других источников нет, вот и приходится мне иногда выходить. То ему на ботинки надо, то мне на ботинки; то ему на теплое к зиме, то мне на теплое… А там, смотришь, членские в профсоюз вносить или опять время подошло за квартиру платить, как вот сейчас…
Шибалин роется в кошельке.
Она умолкает, следит за его рукой.
Он, не зная, сколько дать, смущенно бормочет:
– Насчет этого… насчет финансов…
Подает ей в зажатой ладони:
– Вот вам. Сколько есть.
Она берет, смотрит сколько, прячет.
– Спасибо, что хоть сколько-нибудь помогли. Мне многие мужчины вот так же сочувствуют. Другой зайдет со мной в отдельный кабинет при кафе, поглядит на меня, задумается, да как побежит вон из комнаты! Правда, сперва уплатит мне, сколько следует… В общем, скажу прямо: до сих пор на мужчин мне везло. Почти что ни один не обманул. Кто за сколько договорится, тот столько и дает. Редко-редко который, не заплатив, хитростью убежит: или через черный ход, или через окошко в коридоре.
– И такие бывают?
– А еще бы!.. Но таких небольшой процент… Правда, я очень разборчивая в мужчинах, капризная, с каждым не пойду, а только глядя по человеку… Знаете что, гражданин? Запишите-ка, на всякий случай, мой адресок. Может, когда-нибудь пригодится: надумаете зайти. Такого человека, как вы, я и дома во всякое время могу принять.
– А муж?
