Настя в ожидании Маньки-Одессы обнимает Шибалина:
– Отчего вы такой серьезный?
– Расстроен.
– Чем?
– Всем, всей жизнью, и своей, и чужой.
– А почему расстраиваться чужой жизнью? Я еще пони маю – своей. Тем более если мужчина.
– У меня такое призвание, Настя, и такая профессия: болеть за всех душой…
– У-ух-х… как в роту пересохло!.. Со мной еще никогда так не было!.. Скорей бы приходила Одесса!..
– А вы, Настя, чтобы скорее прошло время, расскажите мне что-нибудь из своей жизни.
– В нашей жизни, гражданин, нет ничего хорошего.
– Рассказывайте тогда про плохое. Про самое плохое.
– Не знаю, что говорить…
– Вы давно начали заниматься этим?
– Гулять?
– Да.
– Уже порядочно. Не смотрите, что я такая молодая. Я уже всякую жизнь испытала, и хорошую, и плохую. Всего видела…
– Пробовали с кем-нибудь постоянно жить?
– Пробовала.
– С кем?
– С господином с одним, с которым себя потеряла.
– А потом?
– А потом… А потом… больше не хочу рассказывать, не буду, пока не вернется Одесса. Очень в роту пересохло.
– А далеко от вас ночной магазин?
– Нет. Совсем близко. Под боком. На том угле.
Встает на кирпичи, вытягивается, глядит вдаль, улыбается всем лицом, как на восход солнца:
– А вон и Одесса идет, покупки несет!
Манька-Одесса, дико сосредоточенная – очевидно, преувеличивающая важность доверенного ей дела, – идет, спешит, сдирает на ходу со своей головы платок, набрасывает его обратно на голову Осиповны…
Настя принимает у нее покупки, достает из кармана што пор, откупоривает первую бутылку пива, подает ее Шибалину, потом вторую, три четверти которой жадно – взасос – отпивает сама, а остаток подает дурочке.
Манька-Одесса не берет, прячет руки назад, с робостью поглядывает на Шибалина:
– Не надо мне… Не надо… Зачем мне?.. Настя смеется, горячится:
– Дурочка! Бери, пей, тебя угощают! Они угощают! Потом другим тоном к Шибалину:
– Она боится, что если выпьет, то вы ей это за труды засчитаете и больше ничего не дадите. Скажите ей!
Шибалин достает из кармана мелочь:
– Дам, дам! Пейте, Маня! Слышите, пейте!
Настя суетливо поясняет ей, точно переводчица с иностранного:
– Слышишь, что они говорят? Пей! Они не засчитают!
Манька-Одесса протягивает руку к бутылке:
– Ну, выпью… раз так нахально просите.
Опрокидывает в рот бутылку, пьет, потом вытирает рукавом губы, с идиотской улыбкой глядит на полученные от Шибалина деньги.
Настя:
– Прибавьте ей еще копеек десять. Или двадцать. Вчера у ней померла мать, хоронить нечем, жильцы во дворе по подписному листу собирают.
Шибалин дает ей еще, она схватывает, взвизгивает, убегает, еще более горбясь.
Настя в одну минуту устраивается на кирпичах, залитых светом луны, как на пикнике. Раскладывает на бумажках закуску, десерт, раскупоривает пиво, коньяк, портвейн. Вместо рюмок откуда-то достает донышки из-под разбитых винных бутылок. Наливает себе, Шибалину. Они чокаются, пьют рюмку за рюмкой, закусывают, оба быстро хмелеют.
Настя жалуется:
– Мало горчицы Одесса принесла. Раз-два помазать ветчину – и нету.
Густо мажет горчицей, с громадным аппетитом ест.
Шибалин, повеселевший, смеется:
– Что вы, что вы, Настя! Горчица такая крепкая!
Настя пьет без конца, крякает за каждой рюмкой, как мужчина, близкими, приятельскими глазами глядит на Шибали на:
– Знаете, гражданин… Перец, горчица, хрен, соленые огурцы – это моя болезнь… И селедки тоже… Жаль, селедок не захватили…
Сиротливо подошедшей Осиповне наливает вина:
– Пей, Осиповна!
Осиповна к Шибалину с подчиненным лицом:
– За ваше здоровье!
Выпивает, отходит за спину Шибалина, делает Насте ка кие-то знаки.
Настя Шибалину:
– Гражданин, подарите что-нибудь Осиповне за платок, за то, что Одесса в ее платке за покупками бегала. Осиповна! Иди получи за платок!
Осиповна руками и глазами берет из рук Шибалина мелочь.
– Очень вами благодарна. Извиняюсь, поднесите еще стаканчик – и я уйду.
Настя подносит, она выпивает:
– Побольше бы таких гостей! Уходит.
В это время раздается хриплый алкоголический голос из-под земли, из левой лисьей норы:
– Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Одесса подбегает, наклоняется к норе. Алкоголический голос хрипло ведет:
– Сбегай за папиросами…
Одесса берет у кого-то из темной норы деньги, сдирает с головы Осиповны платок и убегает.
Спустя несколько минут второй алкоголический голос из второй лисьей норы, из правой:
– Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Сбегай, разменяй червонец так, чтобы было два по полтиннику…
Осиповна подбегает, услужливо кричит в зияющую тем нотой нору:
– Ей сейчас нету! Ушла за папиросами! Скоро придет! Тогда скажу!
Алкоголический голос в знак согласия протяжно хрипит под землей:
– Э-э-э…
Шибалин, хмелеющий, наполняется все новыми и новыми волнами большого хорошего чувства, сочувствия ко всем людям, в том числе и к Насте:
– Настя, пейте… Настя, ешьте… Поправляйтесь…
Настя:
– Спасибо, спасибо… А поправиться мне на самом деле надо бы… А то от такой жизни худаешь и худаешь с каждым днем…
С пьяненьким сожалением оглядывает себя, свое тело:
– Разве раньше я такая была?
Щупает свой затылок:
– Ишь зашеина как поменьшела!.. А раньше она вот такой толщины была!.. Раньше я кругом была толстая да красная, как наливная… А теперь?..
