– Да, – согласился Лоенгрин и подумал, что с отцом ему в самом деле очень повезло. – Я везунчик.
Они подъехали всем отрядом на дистанцию, лишь немногим превышающую расстояние выстрела из дальнобойного лука. На вершине замка голубое с красным знамя на высоком шесте, но ветра нет, и рассмотреть герб не удается.
Лоенгрин спросил задумчиво:
– Значит, хозяин этого красивого замка не прибыл на присягу?
– Не прибыл, – подтвердил Перигейл. – И, главное, не объяснил причину.
– Очень невежливо, – согласился Лоенгрин.
Он поднял лук, некоторое время прислушивался то ли к себе, то ли к отсутствующему ветру, затем резко оттянул тетиву до уголка рта и почти сразу отпустил, после выстрела вздернул лук кверху, тетива звонко щелкнула по кожаной рукавичке с обрезанными пальцами.
Для всех стрела просто исчезла, но Лоенгрин смотрел на башню замка, и все перевели взгляды в ту сторону.
Флаг вздрогнул, древко расщепилось в середине, и флаг рухнул, нелепо поворачиваясь в воздухе, словно падающий кленовый лист.
Сэр Харальд сообразил первым, охнул, резко развернулся к Лоенгрину:
– Как вы… сумели?
– Это было трудно, – признался Лоенгрин. – Мне просто повезло. Вообще-то я надеялся попасть с третьего или четвертого раза.
Харальд подпрыгнул.
– Так вы все-таки собирались… всерьез? Попасть… и сбить?
Лоенгрин кивнул.
– Мне кажется, – ответил он мирно, – хозяин замка должен еще раз подумать насчет сопротивления.
Харальд воскликнул:
– Еще бы!
Через некоторое время ворота распахнулись, оттуда осторожно выехала группа богато одетых всадников.
Сэр Перигейл прошипел Лоенгрину почти зло:
– Не выказывайте вежливости, ваша светлость.
– Почему? – изумился Лоенгрин. – Человек всегда должен быть вежлив и учтив. Особенно с противниками.
– Есть люди, – пояснил Перигейл злым шепотом, – что вежливость воспринимают как слабость.
– И таких, – добавил за их спинами Шатерхэнд, – многовато.
Сэр Диттер перекрестился и пробормотал:
– В этом мире.
Он бросил на Лоенгрина многозначительный взгляд, мол, я же знаю, ты явился с небес, у вас там все вежливые и с арфами, с утра и до вчера поют и поют. И ночами поют, ибо душам нет нужды спать и дрыгать ногами, комкая одеяло.
Всадники остановились, не доезжая десятка два шагов, только их предводитель, крупный и очень богато одетый вельможа в стальных доспехах, продолжал путь, пока не оказался перед Лоенгрином.
Забрало шлема поднято, Лоенгрин рассмотрел крупное мясистое лицо с маленькими глазками и широкими скулами. От всего облика хозяина замка несет надменностью и уверенностью в себе, а также презрением ко всему, что его окружает.
Лоенгрин только раскрыл рот, чтобы вежливо приветствовать прибывшего, по всей видимости, барона Эвариста Хардбальда, сеньора этих земель и хозяина замка, как за его спиной люто грянул сэр Перигейл:
– Торбин, Гандульф!.. Арестовать этого мятежника и немедленно повесить вот на том дереве!.. Гангнус, убей его, если шевельнет хоть бровью!
Торбин и Гандульф, здоровенные медведи, с такой готовностью поспрыгивали на землю, что земля дрогнула, а Гангнус поднял арбалет со взведенной стрелой и нацелил барону прямо в грудь.
Барон Хардбальд побледнел, арбалетная стрела с такого расстояния пробьет панцирь, как лист клена, и пронзит сердце.
Он вскричал:
– Погодите! Вы не так меня поняли!..
Сэр Перигейл вскинул руку, Торбин и Гандульф остановились, но Гангнус продолжал держать хозяина замка на прицеле.
Барон Эварист с несвойственной его величавой фигуре торопливостью покинул украшенное серебром седло, подбежал к коню Лоенгрина и покорно склонил голову.
– Ваша светлость!.. Ваш преданный вассал просит прощения за то крохотное недоразумение, что возникло…
Лоенгрин только собирался ответить учтиво, что все пустяки, любые недоразумения нужно забыть, как сэр Перигейл мощно взревел:
– Вы обвиняетесь в мятеже, сэр Эварист!.. Но по бесконечной милости герцога Лоенгрина вы всего лишь примете наших людей на прокорм и постой… и так будет до тех пор, пока мы не изволим убедиться, что никто в вашем замке не посмеет… не посмеет!
Сэр Шатерхэнд подсказал за спиной:
– Не забудь о штрафе.
Сэр Перигейл громыхнул:
– А еще, сэр Эварист, за промедление с принесением присяги, чему нет оправданий, вы приговариваетесь к штрафу в сто золотых… Что-о? Молчать, когда с вами изволят говорить вслух!.. У нас хватит решимости срыть кротовый холмик вашего этого, с позволения сказать не при дамах, замка и вырвать весь ваш род с корнем, аки молочай горький, который даже скот не жрет! А церковные книги почистим, чтобы и следа от вас не осталось!
Барон, весь дрожа, поднял голову и смотрел на Лоенгрина с мольбой. Крупное мясистое лицо побледнело и скукожилось, от надменности ни тени, губы стали синими и тряслись, будто по ним били пальцем.
– В-в-ваша с-с-светлость… Все, что угодно…
Лоенгрин осведомился холодно:
– Это в каком смысле… сэр?
Барон пролепетал:
– В вашей власти моя жизнь, мое имя, моя семья и все мои люди…
Сэр Перигейл прорычал:
– А также все пока еще почему-то ваши земли!
– И все мои земли, – покорно повторил барон несчастным голосом. – Я приношу вам присягу верности и покорности, и все, что у меня есть, – ваше!
Глава 3
Лоенгрин перехватил брошенный на него Перигейлом взгляд, беспокойно сдвинулся в седле, но нужно отвечать так, чтобы не подводить и своих решительных соратников, наглядно показавших ему, как нужно разговаривать с подобными, он наклонил голову и проговорил нейтральным голосом:
– Я принимаю вашу присягу покорности, барон Хардбальд.
– Благодарю вас, ваша светлость!
– И жалую, – сказал Лоенгрин, – в подарок эту крепость и земли. На вас ложатся все права, которыми наделены вассалы герцога Брабанта… а также все обязанности.
– Плюс штраф, – напомнил едва слышно сэр Шатерхэнд.
– Кроме того, – сказал Лоенгрин строго, – те штрафы, о которых упомянул сэр Перигейл, они… обязательны к исполнению тотчас же и вообще… немедленно.
Барон склонил голову.
– На все ваша воля, мой господин.
