кусты еще колышутся, показывая, откуда он вылез.
Лоенгрин крикнул настороженно:
– Кто ты, назовись!
Рыцарь поднял забрало, на Лоенгрина взглянули маленькие злобные глазки.
– Барон Артин Бергенсторм, – заявил он нагло. – Вы проехали по моей земле без уведомления!.. Но ладно, я это прощаю, пусть только ваш слуга вытащит из кустов мой арбалет… и приведет лошадь.
Лоенгрин посмотрел на него пристально, кивнул Нилу, не спуская взгляда с барона.
– Принеси арбалет и приведи коня.
Нил прошипел люто:
– Он меня оскорбил! Я не слуга!
– Выполняй, – велел Лоенгрин. – Потом поймешь.
Нил, громко сопя от обиды, соскочил на землю, проломился в кусты, долго лазил там, наконец вытащил, пятясь задом и громко пыхтя, тяжелый арбалет, уже заряженный и взведенный для выстрела, в канавке поблескивает стальной болт втрое крупнее обычных размеров.
– Вот, – сказал он с торжеством, – он готовился подстрелить вас!
– Коня, – напомнил Лоенгрин холодно.
Нил снова метнулся в кусты, долго отсутствовал, за это время Лоенгрин и барон не произнесли ни слова и не сдвинулись с мест.
Когда Нил вывел наконец оседланного коня, барон поднял с земли арбалет, лицо его побагровело от натуги, но зацепил за особые крюки, сам неспешно поднялся в седло.
Нил вертел в недоумении головой, но раскрыть рот не решался, хотя, что вокруг него происходит, пока не понимал.
Когда барон разобрал повод и готовился пустить коня вскачь, Лоенгрин проговорил мирно:
– Вы ничего не хотите сказать, барон?
Нил торопливо повернул голову в сторону барона Бергенсторма. Тот нагло захохотал:
– Я еще не видывал таких неумех!.. Оруженосец всегда должен держаться с той стороны, где кусты или насыпь из камней! И постоянно смотреть, где может быть засада.
Нил сказал обидчиво:
– Я всегда готов отдать жизнь за сюзерена…
Барон прервал:
– Не раздувай хвост, петушок. В тебя никто стрелять не будет, ты никому не нужен. Но если загородишь своего хозяина, то и в него не выстрелят. Просто не сумеют.
Он захохотал еще противнее, ткнул коня под бока шпорами, и тот ринулся в бешеный галоп.
Лоенгрин проводил его задумчивым взглядом, а Нил быстро вскочил в седло, заехал с левой стороны и пожаловался:
– Ничего не понимаю! Он же подстерегал нас!.. Вас то есть…
Лоенгрин кивнул:
– Несомненно.
– И что?.. И почему так хамит?
Лоенгрин грустно улыбнулся.
– Потому и хамит.
– Но… почему?
– Потому, – ответил Лоенгрин так же невесело, но со светлой улыбкой, – что не смог выстрелить и теперь злится на себя. Не знаю, почему он на такое решился, но… посидел в кустах, остыл, подумал… или даже не подумал, а рыцарская честь крепко взяла за руку и не позволила взвести тетиву…
– Тетива была взведена!
– Тогда вложить болт…
– И болт был готов, и смотрел вам прямо в левый бок…
Лоенгрин вздохнул:
– Теперь это неважно. Главное, он не смог выстрелить. Рыцарская честь пересилила обиды, а доблесть не позволила совершить низкий поступок.
Нил с недоверчивым видом оглянулся, но на дороге лишь клубилась пыль за быстро ускакавшим бароном.
А барон не стал заезжать в замок Тельрамунда, подозвал слугу у ворот и велел передать хозяйке, что лебедь поплыл дальше, после чего развернул коня, но слуга уговорил его задержаться, потому что леди Ортруда как раз во дворе по ту сторону ворот…
Барон выждал и, когда вышла удивленная и настороженная Ортруда, коротко сообщил, что он держал рыцаря Лебедя на прицеле, но Господь не дал ему нажать на спусковую скобу.
С этим он вежливо, но холодно поклонился и ускакал в сторону своего поместья, а Ортруда, рассвирепев, примчалась в покои Тельрамунда, где он с мрачным видом лежит на застеленной постели, закинув огромные ладони за голову.
– Этот бесхребетный червяк Бергенсторм, – прокричала она в ярости, – не смог выстрелить в спину этому выскочке!
Тельрамунд спросил настороженно:
– А что он должен был сделать?
Она прошипела люто:
– Я уговорила его подстеречь Лоенгрина на дороге и подстрелить из арбалета!
– Ух ты, – протянул Тельрамунд, – ты сумела такое сделать? Хотя да, барон его ненавидит, тот его чем- то оскорбил или унизил… И что, вообще не выстрелил?
– Вообще, – сказал она, почти прорычала, как разъяренная львица. – Просидел в засаде полдня, а когда появился Лоенгрин… этот дурак вышел к этому мерзавцу и во всем признался.
Тельрамунд насторожился.
– И что, теперь Лоенгрин всем расскажет об этом?
Она сказала сквозь зубы:
– Нет, он же чист и светел! И всепрощающ, аки святой… Барон тоже никому не скажет, явит благородство, я его знаю. Но оруженосец не связан рыцарскими обетами и обычаями, тут же всем расскажет, да еще и приврет что-нибудь!
– Можно опровергнуть, – прервал он.
– Как?
Он фыркнул.
– Что слово оруженосца против слова рыцаря?
Она напомнила едко:
– Смотря какого. Забыл, что признался в клевете?
Тельрамунд потемнел, рука стиснулась в кулак, несколько мгновений смотрел бешеными глазами в ее злое лицо. В глазах засверкала такая ярость, что Ортруда поверила, в самом деле может ударить, но Тельрамунд выпустил с шипением воздух сквозь стиснутые зубы, рука его бессильно опустилась, а пальцы разжались.
– Дело не в тебе, – произнесла она почти виновато. – Несколько человек, ты же знаешь наших, обязательно съездят на то место, найдут, где барон лежал в засаде, найдут отпечатки его сапог, ямки от локтей, когда держал арбалет наготове…
Он громыхнул:
– Но это барон готовился его подстрелить, не мы.
– Да, – согласилась она, – но все равно…
– Замараны? – спросил он в лоб.
– Чужие рты не заткнешь, – ответила она люто. – Указывают пальцами только в нашу сторону.
Он зло перекосил лицо, снова задышал люто и тяжело закинул руки за голову. После долгой паузы с трудом поднялся, лицо стало злым и решительным.
– Ты меня пристыдила, – сказал он угрюмо. – Борешься за меня, а я лежу в постели, предаюсь стенаниям, как слабая женщина…
