Хозяин в самом деле явился лично, слуг не заставить работать так, как работает на себя сам владелец.
– Доброй ночи, – сказал он вежливо, – что будете заказывать?
Нил сказал важно:
– Разуй глаза! Перед тобой герцог Брабанта благородный Лоенгрин, рыцарь Лебедя!.. Тащи все лучшее.
Хозяин поклонился.
– Да, конечно, все лучшее.
Он удалился, Лоенгрин сказал с укором:
– Не важничай.
Нил изумился:
– Почему?
– Нехорошо.
– Почему?
– Просто нехорошо, – ответил Лоенгрин строго.
Им подали на стол холодное мясо на разогрев аппетита, затем сразу же горячее, и бедный Нил изо всех сил сдерживался, глядя, как Лоенгрин сперва помыл руки, затем сел за стол и, сложив ладони, прочел долгую благодарственную молитву совсем не так вяло, неразборчиво и скороговоркой, как их священник, и теперь Нилу показалось, что впервые он слышит ее полностью…
Перед ним исходит горячим паром только что зажаренный молодой гусь, со всех сторон обложен испеченными в толченых сухарях коричневыми комочками дроздов, но рыцарь сосредоточенно и с чувством договорил последние слова молитвы, помолчал несколько мгновений, не двигаясь, словно впав в ступор, и лишь потом неторопливо взял в руки нож.
– Чудесно, – промычал Нил с набитым ртом, – никогда так не ел…
– Так жадно? – переспросил Лоенгрин.
– Не, вкусно.
– Ты так всякий раз говоришь, – напомнил Лоенгрин.
– Что делать, мой желудок вчерашнего добра уже не помнит, скотина… Кстати, мне как-то довелось пару раз обедать с преподобным отцом Патрикиусом, так он просто говорил: «Благодарю Тебя, Господи, за хлеб-соль», и тут же начинал есть. А то и вовсе: «Благодарю, Господи».
– Намекаешь, что я прочел молитву целиком?
– Ну…
– Эх, Нил, ты в самом деле думаешь, Господь слушает наши молитвы?
Нил застыл с открытым ртом, даже кусок жареной баранины остановился перед его губами.
– Ну… а зачем же тогда молимся?
– Для себя, Нил, для себя.
– Как это?
– Человек только тогда человек, а не скотина, когда не набрасывается на еду. Уметь сдержать себя – признак благородного человека. Молитва и служит для того, чтобы не начинать хватать еду, как животное. Манеры, Нил, манеры! Только ими и отличаемся.
Он с трудом сдержал улыбку, глядя, как Нил тут же выпрямился, подражая ему, убрал локти со стола и начал есть медленно, не выказывая голода, все время поглядывая на знатного рыцаря, сведущего в куртуазных манерах благородных людей.
Общество требует от рыцаря быть сведущим в вопросах религии, знать правила придворного этикета, владеть «семью рыцарскими добродетелями»: верховой ездой, фехтованием, искусным обращением с копьем, плаванием, охотой, игрой в шашки, сочинением и пением стихов в честь дамы сердца.
Рыцарь Лебедя, похоже, не только владеет всем этим обязательным минимумом, но и знает намного больше, что делает его не просто рыцарем, но образцовым рыцарем.
Нил поглядывал на сюзерена и с неловкостью запивал каждый кусок вином, отмечая, что сам рыцарь Лебедя к вину почти не притрагивается.
Лоенгрин бесшумно опустил чашу с остатками вина на стол.
– Все, – сказал он строго. – Спать. Утром тяжелый день.
– А когда он был легким, – проворчал Нил. – Да еще с утра…
Глава 10
Утром в самом деле рыцарь Лебедя проигнорировал две роскошные деревни с богатыми пашнями и садами, проехал также мимо высокого замка с горделиво развевающимися стягами на башнях, на стене их заметили и махали руками.
Лоенгрин в ответ тоже помахал, Нил спросил с надеждой:
– Заедем?
– Зачем? – удивился Лоенгрин. – У них все в порядке. И с присягой, и с налогами… Мы по делу едем, а не развлекаться!
– Только к неблагополучным?
– Верно. А ты как думал?
Он снова свернул с дороги, на плечи сразу же упала густая тень великанских деревьев, воздух здесь влажный и прохладный, сухой стук копыт по твердой как камень земле сменился мягким шорохом опавших листьев и сосновой хвои.
Долгое время ехали среди высоких деревьев, затем те начали понижаться, становиться слабее и болезненнее, и, наконец, дорогу перегородило темное лесное болото, края уже в кочках мха, а вся середина в ряске и широких мясистых листьях кувшинок.
Нил с дрожью в теле смотрел на темную воду. Зеленоватые призраки поднимаются из загадочной глубины медленно, словно их выталкивает неведомая сила.
Холодная рука страха стиснула сердце, Нил чувствовал, как все нутро сжимается в непонятном предчувствии беды.
– Надеюсь, – проговорил он дрожащим голосом, – хоть через болото вас не понесет напрямик?
Лоенгрин подумал, смерил взглядом расстояние до противоположного берега, посмотрел направо, налево, Нил с трепетом ждал ответа, наконец Лоенгрин поинтересовался мирно:
– Страшно?
– Еще бы!
– Тогда, – ответил Лоенгрин, – не понесет. Объедем.
– Слава Господу!
– Глубокое слишком, – объяснил Лоенгрин. – А ты ж не умеешь через такие, да? Я всегда удивлялся, как люди ухитряются тонуть в болотах…
– Но… это же болото!
– Человек легче болотной грязи, – пояснил Лоенгрин. – Даже если он сам грязь. Ладно, не отставай.
Он пустил коня вскачь, благо деревья от болота держатся на расстоянии, гнилая вода выбрызгивает из-под копыт, но не успевает перепачкать даже ноги и брюхо.
Но даже когда болото осталось позади, Нил долгое время оглядывался, словно оно следует за ним, отравляя смрадными миазмами мозг и тревожа сердце.
Звериная тропка между деревьями вильнула, впереди засыпанное прошлогодними листьями достаточно ровное, с выступающими из земли каменными глыбами пространство. На некоторых камнях еще заметны грубо высеченные рисунки, непонятные знаки.
Нил посмотрел по сторонам, нигде ничего, кроме этого кладбища, оставшегося с древних времен. Ни единого дерева, даже кустов нет, только листья, трава и эти глыбы, одни из гранита, другие вовсе из мрамора.
– Римляне, – заметил Лоенгрин.
– Это кто?
– Был такой народ, – ответил Лоенгрин сумрачно. – И умный, и сильный… Но сгинул из-за своей нечестивости. Не отставай, не отставай.
