потом полгода вспоминают, как прошло… Затем все сначала!
Лоенгрин молча пустил коня с холма. Шумная и суматошная стройка приближалась, люди суетятся веселые и уже праздничные, наконец-то дождавшись еще не турнира, но уже зримой подготовки к нему. Рыцари у себя в замках целый год оттачивают мастерство конного боя, сотни раз на полном галопе поражая копьем чучело, часами упражняются в утяжеленных турнирных доспехах, лучники совершенствуют мастерство попадания в цель, для них тоже свой приз и кошель с золотыми монетами, торговцы прикидывают, что повезут на продажу, а матери учат созревающих дочек, как вести себя весьма прилично на людях, куда съедутся и молодые рыцари из дальних концов страны.
Он прикинул, что впереди можно остановиться на постоялом дворе, даже заночевать, вызнать новости прямо от народа в харчевне, но посмотрел на Нила, вздохнул и, высмотрев удобную поляну среди раскидистых дубов, остановил коня.
– Здесь дадим отдохнуть коням, – сказал он, – переночуем, а с утра отправимся дальше.
Нил послушно соскочил на землю, перехватил повод и его коня, но спросил с недоумением:
– Ваша светлость, до города всего пять миль! Можно заночевать в тепле и уюте…
– Увы, – ответил Лоенгрин. – Твой отец сказал, что ты чересчур падок до вина и женщин.
– Клевета! – заявил Нил твердо. – Ничуть… не больше, чем другие.
– Значит, – сказал Лоенгрин, – другие умеют сдерживаться?
– Ваша светлость!
– Разводи костер, – оборвал Лоенгрин.
Нил начал торопливо собирать сучья, Лоенгрин сел под дубом, прислонился спиной и сделал вид, что углубился в размышления, а сам из-под приспущенных век наблюдал за оруженосцем.
Вообще-то у него оруженосца раньше не было вообще, сам произведен в рыцари совсем недавно и хотя был оруженосцем и знает, что нужно делать и как нужно, однако чувствует пока что неловкость, заставляя прислуживать себе.
Искра из-под огнива упала в сухой мох, оттуда пошел легкий дымок, Нил быстро и умело начал подкладывать мелкие щепочки, упал на четвереньки и, смешно раздувая щеки, остервенело поддувал в крохотное пламя.
– Ваша светлость! – доложил он с гордостью. – Готово!
– Доставай еду, – велел Лоенгрин. – Но сперва – лошадям.
Нил расседлал коней, напоил, затем подвесил обоим к мордам сумки с овсом и уже тогда принес и поставил у подножия дуба седельные сумы, откуда под надзором господина вытаскивал чистую скатерть, а на ней раскладывал хлеб, сыр, мясо, луковицы, глиняный горшочек с медовыми сотами, а потом вообще диковинные лакомства, какие Лоенгрин встречал только в дальних скитаниях.
Он изумился:
– А это откуда?
– Молодая герцогиня тайком сунула, – признался Нил. – Заботливая она у нас, все ее так любят, так любят!.. Вас она тоже безумно любит и мне шепнула, что вы сладкое просто обожаете…
– Вообще-то да, – согласился Лоенгрин. – Гм… Она и это предусмотрела, как вижу?
– Заботится о вас, – сказал Нил польщенно. – Она очень такая, не зря у нее в замке так здорово… И ее подруги все как на подбор…
– Нил, – произнес Лоенгрин строго.
Нил вздрогнул, мечтательное выражение слетело с лица, словно его сдуло ледяным ветром.
– Я ничего, ваша светлость!.. Я так…
Лоенгрин посмотрел на роскошные яства с сомнением, перекрестился, вздохнул и сказал неуверенным голосом:
– Возблагодарим Господа… Любая пища – от него!
Он сложил ладони у груди, возвел очи вверх и начал читать молитву ясным и четким голосом.
– Аминь, – закончил Лоенгрин.
– Аминь, – сказал Нил поспешно.
Он едва удержался, чтобы не схватить аппетитно пахнущий кусок жареного мяса раньше своего лорда, но, едва Лоенгрин принялся за трапезу, дал себе волю: рычал, урчал, чавкал, пожирал, как голодный зверь, довольно всхрюкивал.
В какой-то момент перехватил внимательный взгляд Лоенгрина, к его удивлению, не столько осуждение, как жалость и сочувствие, застеснялся, однако Лоенгрин сказал терпеливо:
– Я понимаю, какое удовольствие ты испытываешь. Правда-правда.
Нил тут же протянул ему только что отрезанный ломоть мяса.
– Ваша милость, прошу вас!
Лоенгрин покачал головой.
– Нет-нет.
– Но вы же сказали…
Лоенгрин мягко улыбнулся и сказал все так же терпеливо и отечески:
– Нил, ты даже не представляешь, какое удовольствие можно получать, отказываясь от чего-то лакомого, запретного, манящего!
Нил захлопал глазами, изумление на его роже было таким неподдельным, что Лоенгрин расхохотался, показывая красивые здоровые зубы.
Нил пробормотал:
– Вы так шутите, сэр?
Лоенгрин помотал головой.
– Ты слышал истории про Симеона-столпника?
Нил кивнул.
– Да-да, он уже сорок лет стоит на столбе, лишая себя всех радостей.
– Он ест только раз в день, – добавил Лоенгрин, – и то лишь хлеб и воду, что приносят ему из монастыря. Он не стрижет волосы и ногти, волосы отросли уже до пят и укрывают его в зимние морозы, а когти стали, как у зверя.
Нил кивал, лицо стало сочувствующим, но тут обратил внимание, что Лоенгрин говорит с великим уважением и даже некой завистью.
– Ваша милость! – вскрикнул он шокированно.
Лоенгрин кивнул.
– Да, Нил, это святой человек. Он ежечасно и ежесекундно сражается с дьяволом, что в каждом из нас. И каждый из нас ведет с дьяволом борьбу, но кто-то чуть-чуть, кто-то дает отпор, а Симеон вторгся на земли самого дьявола и крушит его твердыни! Главное, всем показывает своим примером, что дьявола сокрушить можно.
Нил вскричал горестно:
– Да где же тут борьба?
– Нил, – сказал Лоенгрин с укором. – Я – рыцарь, но даже я не считаю, что против дьявола можно выступить вот только так на коне с копьем под мышкой. Дьявол воюет против нас соблазнами! И Симеон отказался от всех соблазнов, воинственно воздержался, а не трусливо! Я говорил, что, воздерживаясь, можно получать радость выше, чем удовлетворяя свои простые желания. На самом деле Симеон вовсе не страдает в настоящем понимании, в высоком. Он ломится победно вперед, он гонит и крушит врага, он повергает его огненным мечом убежденности, гоняется за разбегающимися миллионами по всему полю и убивает их без всякой жалости в праведном гневе!
Нил хлопал глазами, но это слишком сложно, спросил о том, что попроще:
– Значит, отказываясь от жареного мяса в постные дни, вы тоже получаете удовольствие?
– Еще какое, – заверил Лоенгрин.
Нил ужаснулся:
– Но… как?
Лоенгрин сказал задумчиво:
– Господь отделил человека от скотов, не так ли?
– Ну да…
