Пришлось еще одну, задержалась на неделю, но все-таки обошлось, в Харьков вернулась окрыленная, ликующая, зрение вернулось на удивление стопроцентное. Издали приветствовала соседок на Журавлевке, хвасталась сыном-писателем.
Потом я привез мать на более длительный срок, в клинике стоматологии удалили последние корни, поставили белые сверкающие зубы. И снова мать вернулась на Украину хвастливая и довольная.
Однако через пару лет я сказал, что хватит там сидеть, забираю в Москву.
Через полгода и Ирина свою мать перевезла в Москву, теперь живут втроем в двухкомнатной квартире, ей выпала нелегкая роль ухаживать за своей и моей матерью, моих гонораров хватает, чтобы содержать всех троих, так как за три года жизни вне Украины ни моя мать, ни мать Ирины так и не сумели добиться получения элементарной пенсии. Хотя одной за семьдесят, а второй почти девяносто. Обеим предписано для получения гражданства России собрать по сотне справок, начиная с того, что у них нет СПИДа, что не служили в германской разведке, не возили наркотики из Афганистана в Боливию, не имеют порочащих связей с подпольем в Зимбабве.
И так – по сегодняшний день!
А мы с Лилией с головой окунулись в бурный водоворот книгоиздания в ту жуткую пору безвластия, абсолютной безнаказанности, преступности, наглого рэкета, беззащитности от властей и бандитов, дефицита бумаги, оборудования, очередей в типографию…
Еще не успели подготовить первую книгу, как жена художника потребовала, чтобы мы не занимали художественную студию его мужа, который, кстати, работает у нас главным художником, получает неплохую зарплату. Пришлось снять под склад помещение на улице Солянка в здании библиотеки. Там издали и разместили первые тома «Англо-американской фантастики», там же и выдавали подписчикам. Для офиса, где работали техреды, редакторы, художники и верстальщик, сняли квартиру в Подсосенском переулке, проработали там с полгода. Работали до глубокой ночи, а когда народ расходился, мы – Лилия и я – едва успевали вернуться последним поездом метро на ул. Горького, уже, кажется, снова переименованную в Тверскую. Наконец я решил, что глупо ездить так далеко только для того, чтобы завалиться в постель. Ночевать проще тут же в офисе, сэкономим пару важных часов, а их всегда недостает действительно работающим людям.
Сказано – сделано, с утра отправились в офис с намерением после работы остаться там ночевать. Поднялись, на лестнице двое наших, бледные, с вытаращенными глазами. Дверь распахнута.
– Что случилось? – вскрикнул я.
– Дверь… взломана, – сказал один.
– Вы заходили?
– Только заглянули…
– В милицию сообщили?
– Нет, ждали…
– Быстро за милицией!
Милиция прибыла с собакой, а когда я пообещал половину найденного отдать в пользу сотрудников отделения, прибыло еще несколько человек. Увы, удалось отыскать только выброшенный ломик, которым взломали дверь. Ночью прошел сильнейший ливень, к тому же воры ушли крышами.
Я со злостью подумал, что судьба дает наглядный урок. Вот что значит опоздать на один день. Всего на один день. Ведь собирались же остаться ночевать здесь уже дня три и только сегодня решили твердо. Но – опоздали. Мораль: когда решился, не откладывай на потом.
Офис обворовали полностью, вынесли все, даже утюги и всю косметику Лилии, над чем она ревела. Я жалел больше всего над потерей видеокассет. Два видеомагнитофона унесли – плевать, они теперь в свободной продаже, но фильмы пока что огромная редкость, в СССР – тогда это еще был СССР! – поступают единицами. Чтобы найти новый фильм и переписать – только переписать! – нужно приложить столько усилий, что проще прорыть подземный ход из Москвы в Бомбей. У меня насобиралось пятьдесят четыре видеокассеты, столько я сумел собрать за пять лет, и кто знает, сколько понадобится, чтобы восстановить потерю!
Через пару лет этих кассет в любом киоске стало как грязи. А в цене они упали примерно раз в сто. Любители покупали их обычно уже десятками.
С того дня мы с Лилей ночевали только в офисе, являясь днем директором и продавцом, а ночью – сторожами.
Одной из самых важных фигур издательства всегда был техред. Женщина, вооруженная толстым справочником и огромной сложной линейкой, на которой промаркированы деления и она снабжена особыми полиграфическими значками. Существует сложная система соответствия высоты букв, расстояния между ними и между строками, а также размер заглавия и расстояние от него и до начала текста, а также много- много еще чего, что просто невозможно запомнить даже самому техреду, потому он и не расстается с толстым справочником.
Все мои попытки предложить какие-то другие варианты расположения текста натыкались на железное: «Не положено!» и «По ГОСТу можно только вот так!». Наконец я, озлившись, ну не люблю рамки, не люблю! – уволил нашего техреда под благовидным предлогом: появились компьютеры, а книги стали верстать сами, ориентируясь на свой вкус, а не на устарелые нормы.
С компьютерами пришли программы для верстки, где все эти параметры уже введены заранее. Если, скажем, я задаю свое значение, то и все остальные автоматически подстраиваются, где-то уменьшая, где- то растягивая, убирая висячие строки, перебрасывая куски с одной страницы на другую.
Пришел удивительный мир, сладость которого может понять только тот, кто сталкивался с горячим набором. Что это? Не буду рассказывать, как наборщики подбирают буквы вручную по одной, а потом отливают большие металлические листы, с которых и печатают затем книги, скажу более простое, но наглядное: вы сдали рукопись, она прошла все инстанции, вы долго и кропотливо поработали с редактором, наконец она уже подготовлена в печать, получены первые оттиски… нет, не верстка, до этого были так называемые гранки, и тут редактор говорит: та-а-ак, надо сократить двадцать две страницы…
– Почему? – пугаетесь вы. – Что-то неправильно?
