прости, но я пас!..
Она раскрыла широко глаза, взгляд чистый и наивный.
– Почему?
Он посмотрел на нее с нежностью.
– Тебе понять трудно, потому что ты сама… гм… При таком разрыве в возрасте вообще нельзя с молодыми разговаривать о мировоззренческих вопросах. У них еще период бунтарства в расцвете, а мы через него прошли кто тридцать лет тому, кто сорок, или даже пусть двадцать… как хорошо, кстати, это понимает твой друг, Энн, ты за него держись!
Энн покосилась на меня с некоторым удивлением.
– Он? Да он вообще ничего не понимает!
– Мы же знаем, – добавил он, – что хоть в президенты и можно с тридцати пяти, но на самом деле и в тридцать пять еще дурак дураком!.. Везде в правительстве любой страны люди за шестьдесят в среднем, хотя вроде бы уже пора на отдых, болезни, усталость… Увы, молодым да здоровым дуракам дай власть – враз любую страну разорят и вообще угробят.
– Как мы уже не раз видели, – пробормотал я, Энн посмотрела с вопросом в глазах, я пояснил: – Чингис-хан, Аттила, Робеспьер, Ленин, Сталин, Дзержинский… будь они постарше, вряд ли планета так бы обливалась кровью.
Энн спросила наивно:
– Сергей Семенович, у вас в самом деле нет книг? Или я их просто не увидела?
– У меня много книг, – ответил он благодушно. – У меня есть все книги мира… Только не на бумаге, что понятно. Чтение… это нечто особое. Из чтения удовольствие могут получить только неглупые люди, так как не всякий может, глядя на буковки, перекодировать их расположение в зримую картину. Зато в фильмах ничего не оставлено воображению, потому для большинства они куда востребованнее, все-таки дураков… или, скажем мягче, людей без воображения на свете больше.
Она хлопала глазами, а я сказал ему в тон:
– Да и вообще никто не любит трудиться, когда можно не трудиться. И если рядом книга и фильм на выбор, то все выбираем фильм с уже разжеванным содержанием и единой картинкой для всех миллионов зрителей, невзирая на их разницу в интеллекте.
Она обидчиво поджала губы:
– Вы так не говорите! Мы исправляем фильмы, чтобы они соответствовали…
Он кивнул, добавил:
– Да-да, книги на бумажных носителях фактически не совершенствуются последние двести-триста лет, а в киноиндустрию каждый год приходят новые возможности, фильмы все ярче, увлекательнее, интереснее… хотя, конечно, одна картинка на всех… но об этом стараемся уже не думать. Книгу мы постеснялись бы взять с прилавка ту, которую взял пьяный слесарь Вася, нам дайте именно для моего уровня интеллекта, а вот фильм да, но что делать, зато идем к будущему. И книг там не будет вовсе. Нам пока жаль, а вот наши дети уже и не будут знать, что потеряли, потому и жалеть не будут.
– Ничего старое не будет потеряно, – заявила Энн твердо, словно коммунарка на партсобрании. – Но – исправлено! Мы сохраним все богатства культуры.
Он посмотрел на санта симплицитас с нежностью, как Ян Гус на старушку, бросившую с таким трудом собранную вязанку хвороста в костер к его ногам.
– Да-да, конечно… Еще бы! Но мне все больше кажется, что я – последний из писателей на земле.
Я спросил с неловкостью:
– Это почему же так пессимистично?
– Письменность и так держалась неимоверно долго, – объяснил он. – Начиная с финикийцев… да что там финикийцы, куда раньше были древние египтяне с их кривульками, клинописью и черт знает чем. И вот уже, когда вовсю царствует изображение, с каждым годом все больше вырастая из пеленок, письменность все еще жива, хотя и на последнем издыхании… Писатели, что помоложе да поживее, уже переметнулись в баймостроение, самое близкое по творчеству. Остаются либо неудачники, что так и не приняли перемен, либо откровенно слабые. А еще вот такие старые пни, как я, кому переучиваться поздно…
Я возразил почтительно:
– У вас сил больше, чем у нас всех, вместе взятых!
Он кивнул.
– Сил у меня хватает, – согласился он мирно, – но времени… Только-только успел изучить азы баймостроения, но, увы, медицина еще не успеет… сама признается, не создаст в ближайшие годы лекарства, чтобы жить и жить… и чтоб мозги в прежней ясности. Так что буду писать, пока пишется.
Энн сказала задумчиво:
– Так вот почему в последнее время не выходят книги Темрюкина, Айдова, Кешакова, Винниченко… Перестраиваются?
– Или в растерянности, – предположил он. – Понимают, что будут еще в полной силе, когда остатки книгоиздания растают, как снег на горячей плите. Но тогда уже поздно будет перестраиваться, мозги у пятидесятилетних не те, что у них же двадцать лет назад. А вот в какую область метнуться, не выберут никак.
– Еще бы! – сказала она кровожадно. – Если ничего не умеют.
– У Винниченко образование физика-ядерщика! – возразил я.
Она отмахнулась:
– С того времени даже физика шагнула ого-го!.. Его тогдашнее образование коту под хвост, надо начинать все сначала. Он это понимает и в никакую физику не пойдет. В самом деле, Сергей Семенович, вы можете оказаться последним писателем на планете!.. вас знают и любят, хотя вы как-то обходитесь без литературных премий…
Он сказал с мирной улыбкой:
– Имя имеет лишь тот, кто отбрасывает свои титулы и звания, потому что они меньше имени. Тот, кто гонится за титулами и громкими званиями – ничтожество.
Энн возразила с неудовольствием:
– За званиями гонится абсолютное большинство!
– Верно, – согласился он, – но литература, наука, искусство… да что угодно!.. делаются единицами. Как раз теми, кто званий не принимают, так как в них абсолютно не нуждаются. А остальные… что ж, серого цвета в мире людей больше, чем всех остальных, вместе взятых.
Я поднялся раньше, чем Энн взглянула на часы, сказал с сожалением:
– Для меня было честью пообщаться с вами, Сергей Семенович!.. Но пора домой, мне еще кое-что по теме сделать надо.
Энн сказала без нужды:
– Он и дома работает! Чудовище.
– На чудовищах мир держится, – ответил Кабанов с улыбкой. – Раньше он держался на простых и очень простых, а чудовища только тянули в будущее, а теперь и держится на таких вот… Спасибо, что навестили!
Мы раскланялись, он проводил до лифта, а там, нажимая кнопку вызова, сказал одобрительно на прощание:
– А вы прекрасно держитесь.
Мне почудился иной смысл, я спросил настороженно:
– В каком смысле?
– Энн сказала, – сообщил он, – вам прекратили финансирование. – Но вы, как вижу, не бросаетесь в пучину отчаяния. И даже не пытаетесь лихорадочно найти что-то взамен. Все верно, нужно время, чтобы вжиться в новое состояние и… действовать уже в связи с резко изменившимися обстоятельствами!
– Да, – пробормотал я, – но все-таки я в унынии и растерянности.
Он сказал веско:
– Если никто этого не замечает, то нет у вас уныния и растерянности!
Глава 7
В нашей конторе, она же лаборатория и офис, гробовая тишина, сегодня присутствуют все, никто
