именитый, богатый…
Я покачал головой:
– Ты же знаешь, деньги меня не интересуют. Просто так получилось. Система такая…
– Знаю, – согласилась она. – Это раньше изобретателя грабили все, кто только хотел, да и получал он всегда копейки, а сейчас все изменилось… Ты к Энн?
– Да, – ответил я почему-то с неловкостью.
– Вам давно было пора пожениться, – авторитетно заявила она.
– Некогда было, – пояснил я. – Сперва она студенткой, я студентом… потом годы работы, обоим надо было зарекомендовать себя… Сейчас вот уже как будто все подготовили. Теперь можно.
– А как она?
– Согласна, – ответил я.
Она фыркнула:
– Еще бы!.. Но, скажу тебе, вы не поженитесь.
Я дернулся:
– Почему? С чего ты взяла?
Она проговорила медленно, глаза стали темными и загадочными.
– Не знаю. Так вдруг ощутила. И не как догадку или предположение, а как твердую уверенность.
В машине как будто пронесся январский ветерок да еще с мелким снежком. Я поежился невольно, покосился на Эльвиру. Она все так же явно наслаждается как ездой, так и вообще, то ли автомобилем высшего класса, то ли тем, что я рядом, такой ошарашенный, как всегда, когда рядом с нею.
Она внезапно засмеялась, взгляд стал мечтательным, сочные алые губы раздвинулись в чарующей усмешке.
– А помнишь, – произнесла она с расстановкой, – где бы мы ни появлялись, там все считали, что мы муж и жена?
Я пробормотал:
– Помню…
– Странно, да? – спросила она. – Про Володю и Нину никогда так не говорили, про Павла и Веру – тоже, даже про Валентина Васильевича и Талочку, хотя они уже лет десять вместе! А вот про нас сразу так думали.
Я буркнул:
– Наверное, потому, что ты мною командовала и вертела, как хотела.
Она ахнула:
– Я? Да никогда… Напротив, сама люблю, просто обожаю подчиняться, это же так здорово! Да только не находилось подчинителя.
Я подумал и сказал честно:
– Вообще-то, да, Вера Павлом командовала у всех на глазах, но на них никто никогда не подумал… Не знаю тогда. Наверное, ты делала такое лицо.
– Какое?
Я подумал, сдвинул плечами:
– Устатое семейной жизнью. Разочарованное. Брезгливое. Недовольное. Или глазками стреляла по сторонам, выискивая вариант, чтобы заменить этого вялого ботаника.
Она вкусно расхохоталась:
– Сам знаешь, я не отводила от тебя влюбленных глаз! Я еще как была влюблена… Только родители твердили, что я с ума сошла, у меня такие великолепные партии, а я, дура… Не говоря уж про подруг, те вообще стыдили меня за такой выбор. Это уже потом папа и мама сказали, что я сглупила, выпустив тебя на свободу. Вот я и поддалась, вернулась в свое так называемое высшее общество… Остановишь вон там, возле вон того здания, похожего на пику!
– Главного офиса трансгуманистов?
– Да.
– Хорошо, – сказал я с облегчением. – Ты что, стала трансгуманисткой?
– Я ею и была, – сообщила она с легким смешком. – Но тебе это было неинтересно тогда, верно?
– Прости, – сказал я с раскаянием. – Таким вот наглым дураком был. Интересовался только собой.
– Ты делал все правильно, – ободрила она. – Ты чувствовал, что обязан сделать многое. Или тебе сказано было…
– Кем? – спросил я настороженно.
– Тем, – повторила она загадочно, – кто говорит, но кого мало кто слышит.
Автомобиль проявил особую любезность и, съехав с шоссе, свернул к зданию, где остановился прямо перед входом. Эльвира чмокнула меня в щеку, рассмеялась и выпорхнула наружу.
Я посидел еще с минуту, прислушиваясь к бешено стучащему сердцу, потом плавно вкатились в поток этих блестящих металлических жуков. Я, как и Эльвира, откинулся на спинку сиденья, щека горит, будто там приклеен перцовый пластырь, уж и не знаю, как она это делает, а в ушах еще звучит ее загадочный смех.
До самого офиса Бюро Толерантности я вспоминал ее слова, что нас постоянно принимали за мужа и жену, такое помню лучше ее, еще бы, мне это ужасно льстило, я даже старался не отрицать, даже когда спрашивали в лоб.
И еще… что она говорила о своих твердых ощущениях, что мы с Энн не поженимся?
Глава 15
В одном месте пришлось не просто замедлить движение, но даже постоять в пробке: дорогу перегородили протестанты, я всмотрелся в блистающие плакаты, у многих из электронной бумаги, где вспыхивают яркие постинги с требованиями свернуть все программы, что грозят привести к бунту роботов, то есть страшатся разработок в области искусственного интеллекта.
– Энн, – сказал я в темный экран, – я чуть запоздаю…
Проступило ее милое лицо. Она спросила встревоженно:
– Что-то случилось?
– Митинг, – буркнул я. – Луддиты… Искусственный интеллект им, видите ли, жить мешает.
Она сказала с пониманием:
– Но ведь опасения, что им придется дать равные права с людьми… не беспочвенны, согласись?
Я сказал недовольно:
– Энн, это же дурь… И почему они все еще не поубивались о заборы? Вон моя мама разговаривает с пылесосом, ругает его, стыдит, что не там ползает, что где-то пыль оставляет… Как только в кофеварки и прочие бытовые штуки начали вставлять чипы, все с ними начали разговаривать, давать им имена, клички, наделять какими-то характерами! Мама говорит, что у нас семья из пяти человек: я, отец, она, наша собака и пылесос Мишка. Ты поняла, что у него уже есть права? Уже! А это всего лишь автоматический пылесос! И мама не даст тебе его пнуть совсем не потому, что испортится, а потому, что «ему будет больно»!
Энн расхохоталась:
– У тебя замечательная мама!
Я кивнул в сторону лобового стекла:
– Вон там замечательные перегородили улицу. Придется ждать, пока разгонят. Надеюсь, хоть кому-то дубинкой врежут по замечательной роже, из-за них к тебе опаздываю!
– Я не под дождем на улице, – возразила она, – а на работе. Ничего страшного, опаздывай, никуда не денусь!
Она отключилась, а я попробовал вслед за самыми нетерпеливыми протиснуться по тротуару, но и там нас вскоре заблокировали, к тому же одни женщины, какая-то организация вывела консервативных феминисток, все с детскими глупенькими личиками и большими, даже огромными сиськами, у всех круглые глаза дурочек, что так восхитительно по мнению мужчин.
Я хмуро подумал, что было время, когда силиконовых кукол делали похожими на женщин, а теперь уже женщины стараются походить на них, таких безупречных, послушных и безропотных, что так нравится мужчинам.
Насколько знаю, в противоположность таким «сдавшимся», часть женщин, которых раньше называли
