Он стащил сапоги, разделся, меч поставил у изголовья, ложе приняло его без протеста, он с наслаждением вытянулся, разминая суставы, как же все-таки хорошо снова оказаться в этом родном мире, пусть даже в нем дождь и ветер, но когда-то они заканчиваются, а жизнь продолжается!
Веки начали слипаться, он ощутил, что засыпает, укрылся одеялом и в самом деле заснул, но еще успел почувствовать, как дверь приоткрылась, хозяин заглянул тихонько и, убедившись, что благородный господин спит, тихо-тихо закрыл за собой и удалился, стараясь громко не топать.
Он в самом деле заснул и даже похрапывал, не видел, как зашла хозяйка и заботливо укрыла его сползшим одеялом, ночами в этих землях холодновато, очаг к утру точно погаснет, об этом позабыл благородный господин, так прожарившийся на далеком южном солнце, что если бы не светлые волосы и голубые глаза, самого можно бы принять за сарацина.
Ему снились, однако, не жаркие пески Святой земли, не Гроб Господень или Вифлеем, он снова очутился в жарких объятиях пламенной Айши, которую и сейчас жаждал всем сердцем.
Вынырнул из забытья он моментально, когда одеяло приподнялось, и его ноги коснулось горячее упругое бедро.
Эльхен легла рядом и застыла, а когда он повернулся к ней, она прошептала детским голоском:
– Мама и папа долго разговаривали в своей комнате. Только сейчас заснули…
Он ответил тоже шепотом:
– Пусть спят крепко. Это их не касается, пышечка. Ты такая сдобная нежная булочка, Эльхен, на тебя будут засматриваться все мужчины округи…
Она сказала со смешком в голосе:
– Уже начинают. Только я такая толстая…
– Ты не толстая, – заверил он. – Ты пышненькая и лакомая, все мужчины именно таких любят, и неважно, что говорят вслух. Мы все думаем и чувствуем одно, а говорим… то, что нужно говорить.
Он осторожно снял с нее рубашку и даже остановился в восторге, созерцая ее в самом деле нежное пышное тело, только-только созревающее, лакомое и призывающее мужчин, как распустившийся цветок призывает бабочек, пчел и шмелей.
«А я жук, – подумал он, сознание продолжает подбирать сравнения и метафоры, словно он и сейчас создает песню, – огромный жук, жучара…»
Она прошептала боязливо:
– Мне что-то делать надо?.. А то я еще девственница…
– Ничего, – успокоил он нежно. – Просто постарайся и ты получить радость…
– Ах, ваша милость, – шепнула она совсем тихо, – вы первый рыцарь, что остановился у нас… Мы в таком глухом месте, что вообще никого не видим, будто одни на свете… Отец хоть раз в год в город ездит, одежду и горшки привозит…
Он обнял ее горячее нежное тело, напомнил себе, что будет наслаждаться медленно и растягивая удовольствие, но уже чувствовал, что не получится, он предполагает, а животная суть Змея в нем говорит все громче и требовательнее, что все будет так, как она изволит…
Он поднялся на рассвете, как и собирался, заспанной Эльхен дал золотую монету и посоветовал тайком от родителей застирать кровавое пятно на простыне.
Сонный хозяин вышел, пошатываясь, на крыльцо, когда Тангейзер выводил коня из раскрытых ворот конюшни.
– Ваша милость, – вскрикнул он растерянно, – позавтракали бы… И в дорогу харчей бы не помешало…
Тангейзер весело помахал рукой.
– Я спешу, – сказал он бодро. – Так долго был в Святой земле и так соскучился о Германии!.. Через два-три часа уже въеду в городские врата Вартбурга, там и определюсь, где остановиться и позавтракать.
Хозяин сказал со вздохом:
– Тогда добрый путь, ваша милость! Надеюсь, вам у нас понравилось.
– Еще как, – заверил Тангейзер. – Вот возьми!
Он бросил ему золотую монету, оторопевший от неожиданного богатства Фриц едва успел поймать, а Тангейзер повернул коня и галопом вылетел через распахнутые ворота на дорогу.
Глава 2
Через три-четыре часа цветущая долина перед Вартбургским замком открылась во всей красе. Донесся мерный звон колокольчиков пасущегося стада, тут же Тангейзер уловил далекие звуки свирели, простые и бесхитростные, какие только и могут извлекать пастухи, присматривающие за стадами.
Из близкого леса на рысях выметнулись молодые воины со знаменем, Тангейзер узнал цвета и девиз ландграфа Тюрингии Германа, вскоре он и сам показался на крупном вороном жеребце, в нарядной одежде, в шляпе с пером, за ним с полдюжины рыцарей, а следом слуги и загонщики везут туши убитых на охоте оленей и кабанов.
Кони идут споро, усталые, но довольные и бешеной скачкой, и тем, что сейчас вернутся в конюшню, где их ждет отборный овес и колодезная вода.
Тангейзер невольно остановился, не зная, продолжать ли путь, может, удобнее повернуть в другую сторону, прошлая встреча окончилась ссорой, но его уже заметили, кто-то даже узнал издали, закричал, размахивая руками.
Он ждал, и они налетели веселые, с ними мощный запах неплохого для Германии вина, конского и мужского пота, окружили его, дивясь могучей стати богатырского коня и всадника с нашитыми красными крестами на груди и спине, свидетельство, что был в Святой земле, исполнил долг и теперь возвращается с честью.
Один из всадников вдруг вскричал:
– Глазам своим не верю!.. Неужели Тангейзер? Друзья мои, это мой лучший друг Тангейзер, которого я люблю больше, чем брата… которого у меня нет, правда…
Тангейзер смотрел с не меньшим изумлением на красивого нарядного рыцаря на великолепном белом жеребце, тонконогом и нервном, похожем на арабского скакуна.
– Вольфрам? – переспросил он. – Вольфрам фон Эшенбах, мой лучший друг по детским играм?
Вольфрам засмеялся красивым звонким смехом, кинулся к нему, они обнялись так крепко, что кони не могли бы разорвать их объятия.
– Это же Тангейзер! – прокричал Вольфрам всем изумленно-весело. – Встречайте моего дорогого друга, мы так давно вас потеряли!..
Другой рыцарь, в нем Тангейзер с изумлением узнал сильно постаревшего Вальтера фон дер Фогельвейде, хорошего миннезингера, который, однако, с мечом и копьем управляется лучше, чем со струнами лютни, сказал потрясенно:
– Тангейзер… Живой!.. Господи, что с тобой случилось?
Подъехал неторопливо сам ландграф Герман, тяжелый и могучий, а когда заговорил, от его баса, казалось, дрогнула сама земля:
– Тангейзер?..
Тангейзер поклонился.
– Ваша светлость…
Ландграф проревел так же могуче:
– Что-то стряслось?.. Из Святой земли давно вернулись все, кто хотел вернуться. Кроме тех, конечно, кто остался в завоеванном императором Иерусалиме и других захваченных городах.
Тангейзер не стал поправлять, что Иерусалим не был захвачен, для рыцарей совсем не так почетно получить Святую землю в знак дружбы и уважения от султана, чем завоевать ее огнем и мечом, громоздя свои и чужие трупы выше крепостных стен.
