– Я тоже вернулся, – ответил он. – Сразу же за императором.
Они переглянулись, первым заговорил Вольфрам:
– Неужели ты добирался до германских земель семь долгих лет?
Тангейзер вскинул брови, чувствуя, как от изумления не находит слов, наконец проговорил, запинаясь:
– Семь… лет…
– Даже больше, – уточнил другой рыцарь, Генрих Шрайбер, – тебя не было девять лет.
– Полгода на войну в Святой земле, – сказал Вольфрам, – полгода на дорогу обратно… А где еще восемь лет?
Тангейзер пробормотал ошеломленно:
– Что… вот так время летит?
Они расхохотались, принимая его слова за шутку, он и сам растерянно улыбался, наконец ландграф сказал нетерпеливо:
– Друзья, забирайте Тангейзера с собой. Вечером устроим пир, мы расскажем, как сумели завалить гигантского кабана, а он нам расскажет, как сражался в Святой земле!
– Кабан расскажет? – спросил Тангейзер непонимающе.
Все снова расхохотались, а Вольфрам сказал весело:
– С поэтами палец в рот не клади! Они к словам очень чувствительны.
Он хлопнул Тангейзера по плечу.
– Едем с нами! Доблестный ландграф Герман содержит прекрасный двор и весьма покровительствует миннезингерам.
Тангейзер пробормотал:
– Это я заметил… Вальтер фон дер Фогельвейде, лучший наш тенор, Эккарт фон Цветер, во всей Тюрингии нет такого сладкого голоса… жаль, что песни не пишет, но я всегда любил слушать, как он поет… да и вы, мой дорогой друг… лучший баритон во всех германских землях… ну, а как создателей песен я не знаю вам равных… Спасибо, я присоединяюсь к вам с великой радостью!
Они пустили коней по направлению к замку, Вольфрам ехал рядом с Тангейзером, спросил с живейшим интересом:
– Похоже, ты не зря пропадал так долго?
Тангейзер насторожился.
– Ты о чем?
Вольфрам пояснил:
– Говорят, император очень благосклонен к поэтам?
Тангейзер кивнул.
– Он и сам пишет неплохие стихи. Поистине Господь одарил его, как никого другого, многими талантами!
Замок вырастал с каждым мгновением, молодой Генрих Шрайбер помчался вперед и затянул веселую песнь, которую все тут же подхватили дружно, но и нарочито вразнобой, что лишь добавило веселья.
Со стен и ворот их увидели издали, опустили мост и распахнули створки. Тангейзер въехал со смешанным чувством радости и неловкости, у поэтов вообще редко когда уживчивый характер, а он, как сейчас помнит, заносился слишком уж, из-за чего рассорился со многими, тут все гении, но большинство благоразумно помалкивают, из-за чего слывут добрыми малыми, а вот он повел себя слишком честно, что выглядело по-дурацки…
Замок ландграфа Тюрингии Германа – это не просто каменный дом, как у большинства рыцарей, или массивная крепость, которой гордятся наиболее знатные и могущественные. У ландграфа, как и положено хозяину богатейшей Тюрингии, замок состоит из десятка мощных укреплений, что одновременно и крепость, и центр, где можно со всеми удобствами принять любое количество гостей.
Тангейзер еще с детства слышал, как ландграф терпеливо выискивает по своим землям умелых строителей, архитекторов, скульпторов, музыкантов, как покровительствует наукам, искусству, всячески украшает угрюмые замки, построенные всего лишь для надежной обороны, скульптурами и фронтальной росписью.
В главном зале во все три камина набросали дров, пламя пошло весело лизать дерево, бросая по стенам быстро двигающиеся языки огня, накрытые скатертями столы быстро уставили серебряными блюдами. Тангейзер молча дивился богатству ландграфа и роскоши его стола, где вскоре появились серебряные кубки, украшенные драгоценными камнями, ножи с рукоятями из оленьих рогов, в каждом из которых сверкают либо рубины, либо топазы.
Как только на столе появились кувшины с вином, сразу же начался пир, шумный и бестолковый, и только когда слуги торопливо начали заносить жареное мясо, веселые вопли прекратились, сменившись деловитым и сосредоточенным чавканьем.
Тангейзер заметил, что его рассматривают с любопытством. Почти все для него новые люди, только Вольфрама знает, хотя и этот смотрит на него с любопытством, потому что уезжал отважный и безрассудный юноша, а вернулся могучий боец со шрамом на брови и еще одним, крохотным, на подбородке.
Сам Вольфрам, на взгляд Тангейзера, стал не только мужчиной за эти годы, но и очень красивым, даже неприлично красивым для мужчины рыцарем, только волосы остались такими же золотыми, и сейчас кудри падают на плечи красиво и вольно. Голубые глаза стали пронзительно-синими и блестящими, он был бы похож на девушку, если бы не могучий разворот плеч, высокий рост и длинные жилистые руки.
Вольфрам спросил живо:
– Тангейзер, какие песни ты сложил в Святой земле?
– Я ездил не за песнями, – ответил Тангейзер скромно.
– Жаль, – сказал Вольфрам, – а то бы мы с тобой потягались…
Тангейзер изумился:
– Что? Ты стал миннезингером?
Вольфрам скромно опустил глаза, а молодой Генрих Шрайбер произнес гордо:
– Он стал не просто миннезингером!
– А кем?
– Он стал лучшим, – сказал Шрайбер.
Тангейзер в изумлении раскрыл рот.
– Что? Вольфрам, ты?.. Да как тебе удалось? И почему?
Вольфрам засмеялся.
– Теперь уже и не вспомню. Наверное, потому, что ты складывал песни так легко и просто… и потому, как их слушали все… Позавидовал? Наверное… Но с того времени я начал подбирать слова и составлять в жемчужные ожерелья, как делал это ты.
– И что? – спросил Тангейзер, все еще не веря. – Вот так все и получилось?
– Не сразу, – признался Вольфрам. – Но если бы ты видел, как я старался! И постепенно я уловил секрет, познал божественную гармонию, и слова начали складываться как будто сами.
Тангейзер смотрел на него с любовью и нежностью.
– Знаешь, – сказал он, – я теперь не могу дождаться, когда услышу твои песни.
Вольфрам сказал несколько застенчиво:
– А я все жду, когда ты это скажешь.
Тангейзер расхохотался, протянул руку, чтобы похлопать Вольфрама по плечу, и наткнулся на его руку. Тот засмеялся звонким и чистым голосом.
Они обнялись под одобрительные вопли пирующих. Вольфрам сказал торопливо:
– Я сейчас принесу лютню…
Тангейзер придержал его за рукав.
– Погоди, погоди…
– Что?
– Я так давно не пил нашего вина, – признался Тангейзер. – Кислого и слабого! Так давно не ел худого жилистого мяса диких зверей!.. Так давно не сидел в холодном и промозглом зале, где огонь не
