Глава 14
Дорога тянется и тянется, становясь все более южной: вдоль дороги с обеих сторон высокие и гордые акации, небо чистое и солнечное, даже трава зеленее и ярче, чем в Германии.
Эккарт брел с задумчивым видом, наконец, поравнявшись с Тангейзером, проговорил со вздохом:
– Наверное, я не понимаю многое в жизни миннезингеров потому, что сам стихи не пишу, я только певец, однако же…
– Говори, – попросил Тангейзер, – мой самоотверженный друг. Я меньше знаю, чем чувствую, но если смогу ответить…
– Ты очень хорошо пел, – проговорил Эккарт с трудом. – Настолько хорошо, что мне показалось…
Он умолк, словно испугавшись чудовищности обвинения, но Тангейзер ответил мрачным голосом:
– Тебе не показалось.
– Мне показалось, – быстро договорил Эккарт, – что ты делаешь это искренне! Но как такое можно? Разве можно… Не понимаю! Если ты знаешь нечто выше плотской любви… то почему ты вдруг спел так искренне и сильно, что все поверили и возмутились?
Тангейзер процедил с болью сквозь зубы, лицо его страдальчески изменилось:
– Да потому что все они, что в зале, что на сцене, поют о высокой любви, но даже не знают, против чего… не знают того, что воспевают! Чтобы говорить о духовной любви, нужно сперва ощутить телесную, чтобы потом не жалеть запоздало, что чего-то не узнал, не попробовал…
Эккарт пробормотал:
– Кажется, что-то ощущаю, но это так мерзко и чудовищно…
Тангейзер не отрывал взгляда от далекого горизонта, что вздрагивает и приподнимается при каждом шаге, чтобы тут же опуститься.
– А как это понять, – сказал он с горечью, – тем, кто еще только-только начал жрать из корыта плотских утех, кто еще этим счастлив, кто еще не насытился?.. Чтобы с одной горы подняться на другую, высокую, нужно спуститься в покрытую тьмой долину и пройти ее всю, прежде чем начать новый подъем на новую высоту!
Эккарт слушал его и смотрел с таким напряженным вниманием, что заспотыкался и чуть не упал, но Тангейзер успел подхватить его под руку.
– Я понимаю, – прошептал он, – я тоже… чувствую стыд, что веду себя неправильно, но я часто не могу удержаться от блуда…
Тангейзер фыркнул:
– Что есть блуд?
– Блуд, – ответил Эккарт твердо, – это нехорошо. Я никогда не позволю себе с женой друга или брата, как и своего господина, но часто я не мог удержаться… встречая вольную незамужнюю женщину!
Тангейзер спросил с интересом:
– Что, ни разу не соблазнял замужнюю?
Эккарт ответил со стыдом в голосе:
– Было однажды… Но я не знал, что она замужем. К тому же она была из простолюдинов. Но потом я исповедался, на меня наложили епитимью, я долго каялся и старался жить праведно…
– …насколько это возможно, – договорил Тангейзер.
– Насколько это возможно, – согласился Эккарт упавшим голосом. – Все-таки мир греховный… но это не оправдание! Нельзя уступать соблазнам!.. Но я понимаю, что сказал Иисус насчет того, что ему раскаявшаяся блудница дороже ста девственниц.
Тангейзер набрал в грудь воздуха, чтобы все опровергнуть, он чувствовал себя старым и мудрым в сравнении, хотя Эккарт его одногодок, но неожиданно даже для себя сник, стал как будто ниже ростом, сказал тоскливо:
– Может быть, ты прав… как никогда… ну ладно, часто бывало и раньше. Да, я та раскаявшаяся блудница. А они… сто девственниц, что поют о чистоте и возвышенной любви… не зная, что это такое!
Эккарт возразил тихо:
– Ну почему же…
– А потому! – рыкнул Тангейзер. – Светлому дню по-настоящему может радоваться только тот, кто пережил темную ночь! А кто не знал разгула плотских страстей, чувственных оргий, тот не оценит духовность любви, ее правоту и святость!.. Потому я и запел о плотском, я хотел дать им понять…
Эккарт сказал с глубоким сочувствием:
– Да, это подействовало. Хотя не совсем так…
Тангейзер пробормотал с болью в голосе:
– Да знаю, но я совсем запутался. И себе хотел урвать, и друг у меня такая чистая душа с крылышками…
Эккарт подумал, сказал решительно:
– Нам нужно нагнать других паломников.
– Зачем?
Эккарт сказал с неловкостью:
– Многие идут в Рим каяться в своих грехах. В группе мы можем помогать друг другу, а когда идем вот так без привычных мечей и доспехов, мы не сможем защититься от разбойников. Я хочу дождаться момента, когда ты с триумфом вернешься в Тюрингию, ландграф выйдет навстречу и обнимет тебя… Это будет и мой триумф!
– Так думаешь? – спросил Тангейзер с сомнением.
– Если тебя простит сам папа, – подчеркнул Эккарт, – то кто посмеет тебя обвинить? С тебя снимут прошлые прегрешения, ты начнешь новую жизнь…
– И чистая душа Елизаветы не отринет меня, – прошептал Тангейзер с сомнением.
На другой день они нагнали группу паломников в сорок человек. Эккарт попросился идти с ними, старший из паломников начал придирчиво расспрашивать сперва Эккарта, но тот сразу сказал, что он просто сопровождает своего друга.
Тангейзер на расспросы развел руками.
– Грешен, грешен, грешен… Что еще? Очень грешен.
– Ты убивал? – спросил староста. – Грабил? Насиловал?
Тангейзер отмахнулся.
– Разве это грехи? Я был воином, я возвращал христианскому миру Святую землю и Гроб Господень, что разом искупило все мои грехи…
Староста смотрел на него в изумлении.
– Так что же?
– Я совершил новый грех, – ответил Тангейзер тяжелым голосом. – Я на обратном пути побывал в гроте фрау Голды, провел в утехах с нею семь лет, что само по себе уже… не совсем хорошо…
Староста сказал в отвращении:
– Не совсем хорошо? Это мерзко! И ты правильно делаешь, что направляешься в Рим. Там с тебя снимут этот великий грех.
– Спасибо на добром слове, – сказал Тангейзер. – Правда, по возвращении из ее сатанинского логова я вернулся в христианский рыцарский мир, однако на турнире миннезингеров спел… песнь… в ее честь.
Закончил он упавшим голосом, староста отшатнулся и смотрел выпученными глазами.
– В честь Голды?
