Тангейзер не стал повторять, что Иерусалим был получен мирным путем, им все как о стену горохом, просто не хотят такое понимать, лишь покачал головой.
– Не люблю убивать…
– Вы не убили, – возразил Эккарт, – а покарали! Это деяние просто свято!
К ним робко приблизился староста паломников.
– Ты не просто певец греховных песен… не так ли?
Тангейзер ответил с горечью:
– Теперь только паломник, как все мы. Только грехи мои весьма тяжки, очень тяжки.
Староста проговорил подрагивающим голосом:
– Да ты говорил, я помню. Но половина твоих грехов будет прощена… за богоугодное дело защиты невинных и безоружных. Хотя, конечно, добавится грех убийства во гневе…
Тангейзер ответил с тоской:
– А как иначе? Без гнева я и мухи не убью.
Староста вздохнул, развел руками.
– Не знаю. Я говорю только то, что понимаю. Убивать нехорошо, но иногда – надо. Только нельзя чувствовать от убийств радость.
Тангейзер нагнулся, вытер о траву ладони, на которые попала кровь.
– А чувствовать радость, спасая людей?
Староста подумал, вздохнул.
– Нужно идти в Рим. Святой папа римский сумеет ответить на любые наши вопросы.
Глава 15
До Рима осталось два-три дня пути, всех сжигало нетерпение, а один из паломников, с той скромностью, что паче любой гордыни, начал рассказывать, что Вечный город был основан двадцать первого апреля семьсот пятьдесят третьего года до рождения Христа братьями Рэмом и Ромулом, но Тангейзер сомневался, что дата известна с такой точностью. Теперь он, после близкого знакомства с императором Фридрихом и его окружением, и сам научился во всем сомневаться и все подвергать сомнению.
Однако город, судя по рассказам, в самом деле вечный, потому что какие бы бури над ним ни проносились, как бы его ни разрушали варвары и вандалы, но он возрождался, как Феникс из пепла, и снова правит миром, но уже не мечом римских императоров, а властью более могущественной – властью Господа.
Усталый не столько от дороги, как от сомнений и терзаний, он брел, опустив голову, пока справа и слева не послышались радостно-потрясенные восклицания.
Он поднял голову и оторопел: впереди чуть внизу раскинулся исполинский город, дорога идет к нему, впереди высокие каменные ворота без створок, но стены нет, дорога проходит прямо под ними…
– Рим, – прошептал он, – неужто Рим.
В душе зазвучала такая красивая и торжественная музыка, что на глаза навернулись слезы. Рядом плакал и смеялся Эккарт, часто крестился, всхлипывал.
Тангейзер услышал сквозь рыдания слабый голос:
– Господи, спасибо, что позволил увидеть… теперь можно и умереть…
Тангейзер возразил дрожащим в волнении голосом:
– Еще рано. В Риме всего лишь папа, а в Иерусалиме – Иисус. Потом, если ты так уж просветлился, тебе надо сходить и туда…
Эккарт вскрикнул:
– Ты прав, ты прав… Но посмотри, какая дорога! Недаром говорят, что все дороги ведут в Рим…
Дорога в самом деле настолько вбитая в землю, что опустилась ниже ее почти по колено. Тангейзер подумал невольно, что в дождь здесь вообще не пройти из-за потоков воды…
– Я слышал, – проговорил он в сомнении, – что Рим стоит на семи холмах…
Эккарт сказал счастливо:
– Мы смотрим с еще более высокого холма!.. Пойдемте, пойдемте быстрее!.. Не дождусь мгновенья, когда поцелую Святую землю…
У них это святая земля, подумал Тангейзер невольно. Иерусалим для них вообще как бы в другом мире, непонятном и недостижимом…
Сердце его дрогнуло и раскрылось навстречу звону церковных колоколов, призывающих верующих на мессу.
Кто-то начал рассказывать, рисуясь ученостью, что когда-то весь Рим располагался на одном холме, Палатине, а соседние: Капитолий и Квиринал, были заселены намного позже. Уже потом дома появились на последних четырех холмах: Целии, Авентине, Эсквилине и Виминале…
– Могли бы расселиться и дальше, – объяснял он, – уже начинали, но сперва их вырезали германцы, потом вандалы…
Тангейзер не слушал его скороговорку, вся душа ловит колокольный звон, здесь это не просто звяканье, отсчитывающее время или призывающее на службу, как у деревенских храмов, чувствуется рука музыканта, что в самом деле играет красиво и самозабвенно…
Он едва сдерживал выпрыгивающее из груди сердце, а ноги несут вперед все быстрее, обгоняя паломников его отряда.
Улицы Рима оглушили многоголосьем, зазывными криками торговцев, уличных водоносов. Ему пытались что-то совать в руки, уговаривая купить, взять в залог, поменяться, под стенами домов скрючились жалкие нищие и протягивают прохожим деревянные миски, упрашивая бросить хотя бы корку хлеба.
Несколько раз его хватали за плащ продажные женщины, а одна, совсем пьяная, сообщила ему, дыша в ухо винным перегаром, что для такого красавчика раздвинет ноги бесплатно.
Староста паломников сообщил, что приют для странников и пилигримов находится на соседней улице, Тангейзер кивнул, он не мог оторвать взгляда от золотого купола базилики Святого Петра.
Когда-то на том месте располагались сады цирка Нерона, от него до сих пор остался обелиск из Гелиополя, о нем рассказывал еще Константин в Вифлееме. Первая базилика была построена при первом христианском императоре Константине. Алтарь собора поставили над могилой, которую считают захоронением святого Петра, принявшего мученическую кончину в цирке Нерона. Во втором соборе папа Лев III короновал Карла Великим Императором всего Запада, а теперь папа Урбан Четвертый отлучил от церкви Великого императора Запада, Фридриха Второго…
И вот теперь он, Тангейзер, войдет в эту базилику, или, по-народному, в храм Святого Петра, где находится сердце всего христианского мира!
Рядом кто-то восторгался древними языческими статуями, они во множестве сохранились, несмотря на все разграбления варваров и вандалов, а он бросал безразличный взгляд на мраморных аполлонов с пустыми глазами, гермесов и афродит, на римский манер именуемых венерами, и стыд накатывал горячей удушливой волной.
Как он мог… как он мог столько пробыть с этими животными, которые от прочего мира зверей отличаются только тем, что умеют разговаривать?
Он всматривался в прохожих, поднимал глаза на балконы, где часто появляются женщины, которым родители запрещают выходить на улицу, и на ум приходило только одно слово: Вавилон, хотя в самом Вавилоне никогда не был и только знает, что там было некое ужасное смешение народов, языков и обычаев.
Здесь же на каждом шагу попадаются и белокожие германцы с их мужественной поступью и гордым разворотом могучих плеч, и черноволосые и смуглые люди Востока, но в таких странных одеждах, что Тангейзер терялся и не мог определить, что за народы, вон группой прошли достаточно крупные люди Севера, но волосы у всех огненные, как пламя вечернего костра, глаза голубые, а на лицах у всех веснушки
