— Я тебе, Вадимка, подарок дам, хороший подарок. Сам лает, сам кусает, сам от хозяина прячется. Кто — скажи?
— Тымба! — вскрикивает сын. — Дедушка Гарпан, Тымба!
— Сичас, сичас узнаешь.
Старик выходит. Возвращается со щенком.
— Бери свою пропажу. Спрашиваю: как тебя звать? Не говорит. По-русски — нет, по-нашему — нет. Што, думаю, за собака такая неучёная? Скулит, да и только, Э, думаю, наверно, Вадимку потеряла.
Сын хватает щенка, тискает, гладит, целует:
— Никогда, никогда я тебя не брошу, никогда, никогда… — И снова гладит и целует.
Щенок обрадован не меньше хозяина.
— Так нехорошо, Вадимка, — предупреждает Гарпан. — Твоя собака будет… как это? Близоблюд!
— Лизоблюд, — поправляет Степан Степаныч.
— Но-но! Лизоблюд — значит попрошайка. У огня начнёт сидеть, мяса просить. Как это: где моя большая ложка?
На этот раз Вадимка не верит Гарпану:
— Почему, дедушка?
— Как ты не поймёшь, Вадимка-охотник? Взрослый человек, по тайге ходишь, следопытом хочешь быть. Собака што любит? Строгость, справедливость. Где её место? На дворе. Дадут поесть — ешь, не дадут — жди, сама ищи. Воровать станет — ремень на што? Если я оленя к огню посажу, лошадь, корову, собаку — как их кормить буду? Самого съедят.
Иван Гурьяныч о плащике справляется:
— Синий, потрёпанный такой… Не видели?
— Всё дома, — успокаивает Гарпан. — И полотенце здесь. Бери, пожалуйста.
— Полотенце не моё, а плащишко посушить надо. — Темник вешает его возле румяной печки. — Нашлась, стал быть, пропажа.
— Дедушка, а как вы Тымбу нашли? — Вадимка не может расстаться со щенком. Расскажите!
Асаткан презрительно выпячивает губы: сразу видно, городской мальчишка. Кто же собак на руках носит? Это же не кукла!
— Я, што ль, нашёл? — поясняет старик. — Собака Оронка услыхала: лает и лает. На кого — не пойму. Всё знаю: как на белку лает, на рысь, на соболя, на медведя. А тут совсем не знаю
Гарпан говорит, а сам потихоньку к щенку крадётся. И вдруг как крикнет:
— Тымба, на место!
Щенок вздрагивает, шлёпается на пол, со всех ног бросается из палатки.
— Так ево надо учить, Вадимка, — наставляет старик. — Шипко хорошая собака будет, с малых лет слово понимает. Ну, давайте чай пить!
Он выуживает из чашки кость, подаёт Вадимке:
— Брось Тымбе, да смотри, штоб Оронка не отняла.
Гарпан угощает нас лепёшками, ставит рыбу на стол, подкладывает мяса. Мы едим охотно и впрок, боимся, как бы снова не пришлось сидеть на одной картошке.
От сытости и усталости закрываются глаза.
— Теперь спать, — объявляет Степан Степаныч. — До вечера.
— Спать, спать… — поудобней мостится Иван Гурьяныч. — Эх, если б до самого утречка!
А мне вдруг захотелось посидеть у палатки, хотя бы с полчасика, подумать кое о чём. Например, о нашем проводнике и товарище — об Иване Гурьяныче.
Впереди у нас пять-шесть походных дней, больше ста километров пути. Если мы будем кружить, как сегодня, нам и месяца не хватит
Вернуться? Вот стыдобушка!
Значит, надо искать проводника.
Впрочем, зачем его искать? Он есть — Гарпан Гильтоныч. Только согласится ли? У самого беда страшная.
Откуда-то доносятся голоса Вадимки и Асаткан. Ну, понятно: прячутся за толстенной сосной, что стоит рядом с палаткой.
Асаткан интересуется Вадимкиной родословной:
— У тебя мама есть? А бабушка? А дедушка?
Есть у Вадимки и бабушка и дедушка, мой отец. Он живёт в другом городе, на границе Сибири с Уралом.
— А у меня одна бабушка Лапо, — вздыхает Асаткан. — И никого, никого больше.
— Бабушка Лапо? — смеётся Вадимка. — Неужели?
— Ты почему смеёшься? — сердится Асаткан. — Ты знаешь мою бабушку?
— Я слышал о ней. Нам рассказывали, как она электричество рукавицей гасила.
— Кто рассказывал? — повышает голос Асаткан. — Скажи, кто?
— Председатель колхоза и одна женщина. Забыл, как её зовут.
— Как бабушка свет гасила? Ну-ка, скажи?
— Как? — Вадимка теряется, но не сдаётся. — Рукавицу на лампочку натянула… Ну и света не стало.
— Врёшь, врёшь, врёшь! — Асаткан сердито пристукивает ногой. — Моя бабушка никогда так свет не гасила. Никогда! Никогда!
— Гасила!
— Нет! Нет! Нет!
— По-твоему, нам наврали?
— Да! Да! Да!
— Ладно, — неожиданно соглашается сын. — Если хочешь, спроси у неё самой.
— И спрошу!
Пожалуй, пора мне вмешаться в этот спор.
— Вадим!..
Они не видели сидящего рядом свидетеля. Асаткан бежит за палатку, а сын понуро бредёт ко мне.
— Зачем ты обижаешь девочку? — спрашиваю я.
— Но ведь это правда!
— Возможно. Только говорить надо вежливо.
— Хорошо, я буду вежливо.
Что-то я не узнаю своего сына: очень уж покладистым стал. Надолго ли?
Вечером мы разжигаем костры. Олени, успокоившись, постепенно разбредаются по пастбищу. Мы берём их в огневое кольцо; костёр от костра в полукилометре. Иначе не получается.
Оленята пасутся в кругу матерей и отцов. В случае угрозы они защитят детей мощными рогами.
Я дежурю с Вадимкой. Степан Степаныч — с Темником.
У Гарпана костёр самый большой и самый яркий.
Пока мы спали, старик смастерил Вадимке моршни, вроде лаптей из оленьей кожи. Они лёгкие, тёплые, носятся на травяной подстилке, для мягкости.
Сын не налюбуется на них — и так и этак ногами вертит. Как же, будет что показывать знакомым ребятам! Кто, спросят, сделал? Сам дедушка Гарпан. А кто такой Гарпан? Кто дедушка Гарпан? Разве так сразу расскажешь?
Вадимке очень нравится дедушка Гарпан.
Лес от пастбища метрах в пятидесяти, высокий, лохматый, полнеба закрыл. Перед ним зеленеет вереск, синеет голубичник, всюду разбросан соснячок-подросток. Сейчас в нём, наверно, притаились наши
