снова оттаяли, а Гулахан всё ходит и ходит.
Вспомнил он, что горе из-за высокой скалы выглядывало, решил подкараулить.
Сидит охотник одну ночь, вторую. На третью показалось горе. Встал Гулахан на самый высокий камень, попросил горькую обиду и ружьё, чтоб они горе бить помогли. Сказал, а над вершиной появился змей страшный: в глазах огонь, из хвоста искры летят, голова ой как шипит!
Дважды стрелял Гулахан в змея, потом вспомнил, как бросается на добычу молодая рысь, сам прыгнул, вцепился в змеиный хвост. Висит на хвосте, вспоминает, как медведь собирает силу, когда деревья гнёт. И стал тянуть змея к земле.
Тянул, тянул, пока новый день не народился. Только на заре прижал змея к земле, бил до тех пор, пока вся змеиная кровь под сопку не ушла. Много силы потерял, зато всё вернул: чум, шкуру, камни очага».
Почему так говорю? Болезнь на родной земле побеждать надо. На чужой она в два раза сильнее. — Гарпан выбивает трубку, прячет за пазуху. — Запиши мой рассказ, Степаныч. Раньше люди не то што семьями, родами умирали. Ни лекарств не было, ни докторов. А теперь вишь, как сообща болезни лечат, за больным самолёт шлют. Самолёту нельзя — вертолёт летит. Где вертолёт не сядет — на олене проедут. Всё равно вылечат человека.
Молодые не поймут. — Гарпан смотрит на Вадимку. — Они как думают? Самолёт? Ну и што? Спутник? Ракета? Ну и што? А мы, старики, всё помним, всё ценим. Знаем, што нам Советская власть дала.
В этот день мы останавливаемся на ночёвку пораньше. Гарпан обещает повести нас на солонцы.
— Стрелять зверей сейчас нельзя, — предупреждает Гарпан. — У них маленькие родились: кормить, поить надо. А смотреть можно. Почему не смотреть? Вот построю балаган, и пойдём.
Старик строит балаган по-своему. Наша палатка для него не годится. Душно, говорит, в ней и тесно.
Он берёт топор, подходит к толстой лиственнице, делает на ней круговые засечки. Сверху и снизу. Потом сдирает с неё кору, выпрямляет, оттаскивает в сторону. И так на двух-трёх лиственницах.
Из корья он строит навес. Навес хорош тем, что спасает от дождя и солнца, легко продувается ветром. Построить его — сущий пустяк, минутное дело.
Степан Степаныч и Темник остаются домовничать. Они должны сварить нам суп и чай, натаскать дров для костра, поставить палатку и, если останется время, наловить в озере рыбы.
Одеваться нужно потеплее, потому что вечера стали прохладными. Лучше всего, если есть брезентовые штаны и резиновые сапоги. Придётся хлюпать по воде, сидеть на мокрой земле, а может, и ползти. Так сказал дедушка Гарпан.
На деле всё получилось гораздо проще. До солонцов всего два километра. Через полчаса мы уже сидели в густом багульнике на сухой траве, как солдаты в блиндаже. Только вместо автоматов у нас один бинокль на троих.
Справа, метрах в тридцати от нас, высится голая крутолобая гора. Она так высока, что занимает полнеба. Земля на ней рыхлая, чёрная, ископыченная. Каждый вечер по ней спускаются к солонцам изюбры.
Прямо и слева от нас видится чистое поле километра на полтора. Потом начинается кустарник и лес, довольно редкий. А метрах в тридцати пяти, в низине, в густой траве, чернеет солонцовая земля.
Небо чистое, ветра нет. Гарпан говорит, что это очень хорошо, потому что, когда «вокруг ветер бегает», зверь чует людей и не идёт — опасится.
Постепенно приближается вечер, лиловые сумерки скрадывают поле.
Строго-настрого приказал нам Гарпан сидеть смирно. С трёх сторон стоят в лесу звери, ловят каждый посторонний запах. Уши чутки, будто локаторы на аэродроме. В каждый кустик, в каждую веточку вглядываются пугливые глаза. А ты сиди не двигаясь. Комары давным-давно облепили твоё лицо: они кусают руки, щёки, губы, лезут в нос и уши. Сотнями тонких хоботков они цедят из тебя кровь. Поневоле становишься донором. Всё горит, зудит, ноет. И всё кричит: «Почешись, почешись, почешись!»
Но чу! Чу, Вадимка! Замри и не дыши! Видишь, слева из-за сосен медленно выходят две козы. Медленно, медленно, очень осторожно. От сосны к сосне, от кустика к кустику. Через ёрники и багульники.
Долго, внимательно смотрят они в нашу сторону — нет ли чего подозрительного? Кажется, нет, можно не беспокоиться. Но осторожность никогда не мешает.
Гарпан тихонько толкает Вадимку в бок, скашивает глаза влево, шепчет едва слышно:
— Сохатый.
Вначале из-за сосен появляются большие толстые рога, а потом и весь он — огромный зверина, с могучей грудью, высокими сухими ногами. Над зоркими глазами его висит чёрная-чёрная чёлка, будто только что подрезанная в парикмахерской. Чуткие уши направлены в нашу сторону.
Сохатый выжидающе останавливается на закрайке, сливается с густым ёрником, небольшими сосёнками.
Справа вдруг начинает осыпаться песок. Мы с Вадимкой забываем о наставлениях Гарпана и поворачиваемся к горе.
Прямо над нами, на крутом изгибе, в тёмную синеву неба впечатаны два изюбра. Красивые рога их с острыми отростками будто вбиты в небесную пустоту. Точёные ноги заметно подрагивают от нетерпения, ноздри ходят широко и властно. Чуткие уши почти лежат на спине.
Гордо вскинуты головы изюбров. Кажется, вот-вот опустят они рога, ударят в землю копытами и затрубят голосисто, серебряно. И откликнутся им другие, такие же сильные и красивые.
Звери смотрят на солонцы.
— Бугуны! — шепчет Гарпан. — Быки-изюбры!
Изюбры начинают спускаться с горы. Сохатый, минуя последние деревья, приближается к заветному месту. Козы — как мы их проглядели? — уже месят ногами чёрную жижу.
И вот все звери сходятся на тёмном пятачке, жадно припадают к солёной земле, слушают обманчивую тишину.
Они близко от нас, так близко, что мы слышим резкие запахи, вздохи, сопение. Вот сохатый поднимает голову. В чём дело? К солонцам крадётся опоздавший гуран. Изюбры тоже настораживаются. Затем все трое наставляют на гурана свои рога, гонят его обратно в лес.
Вадимке хочется спросить, почему звери прогнали гурана, зачем они лижут чёрную землю, кто из них сильнее: изюбр или сохатый? А если придёт медведь? Что тогда будет? И почему медведь сильнее сохатого? Но Гарпан предупреждающе поднимает палец. Вадимка кивает: «Понял. Молчу».
Постепенно звери успокаиваются. Один из изюбров решает познакомиться с лосем — уморительно тянет к нему свою морду. Они обнюхиваются и остаются друг другом довольны. Козы любезничают по- своему, прислонившись друг к другу шеями.
Совсем неожиданно раздаётся в лесу тревожное громкое кашляние гурана. Мгновение — и звери будто растаяли. Одним махом взлетели на крутую гору изюбры; стрелами промчались к ёрнику козы; стремительно метнулся к ближнему леску сохатый. И всё умолкло.
С большим сожалением покидаем мы солонцы. Обиженный гуран сделал своё дело — распугал зверей.
Утром прощаемся с Гарпаном.
Старик встал затемно и успел кое-что сделать. Вадимкин нож с пластмассовой ручкой он переиначил на свой лад. Ручка теперь наборная: кружочек бересты, кружочек юхтовой кожи. Легче, удобнее, теплее — как у всех хороших охотников. И рука не скользит, и зимой не холодно.
Сына моего Гарпан считает будущим охотником.
Потом он почистил медной проволокой Вадимкин дробовик. Эта чистка имеет свой смысл: она снимает свинцовый налёт, делает ружьё прицельней и не коробит ствол.
Всем нам старик выкроил из оленьей кожи какое-то подобие сандалий. Даже в походе у него есть запас кожи.
— Теперь и медведя убьёшь, — довольно говорит Гарпан, вручая Вадимке дробовик. — А я шкуру
