– Знаешь, какое наказание полагается за ложь?
– Я не лгу, хозяин. Я действительно тебя люблю.
В деревнях солгавшую рабыню могут, например, бросить на съедение голодному слину. И Турнус, уличи он рабыню во лжи, не сомневаюсь, сделал бы это с легким сердцем.
– Как ты можешь любить меня? – спросил он.
– Не знаю, – прошептала она. – Удивительное чувство. Противостоять ему я не в силах. Я долго лежала здесь в колодках. И о многом передумала.
– Завтра, – бросил Турнус, – тебе придется гораздо меньше думать и больше работать.
– Много лет назад я любила тебя, но как свободная женщина. Потом, довольно долго, не любила, презирала даже. И теперь, через столько лет, снова испытываю это чувство, только теперь это стыдная, беспомощная любовь невольницы к хозяину.
– Утром тебя высекут, – отчеканил Турнус.
– Да, хозяин. – Она подняла на него глаза. – Ты сильный. И властный. Стал ли ты окружным головой, нет ли – ты великий человек. Мне застила глаза моя свобода. Я перестала замечать твою мужественность, не понимала, чего ты стоишь. И интересовал меня не ты сам по себе, а то, чем ты мог бы стать, чтобы меня возвысить. Для меня ты был не человеком, а средством потешить свое тщеславие. Жаль, что я, твоя подруга, не умела радоваться тебе самому, не умела ценить в тебе человека. Жаль, что только и думала о том, кем ты мог бы стать. Никогда не знала тебя по-настоящему. Видела лишь образ, что сама выдумала. Ни разу не попыталась взглянуть на тебя открытыми глазами. А попыталась бы – может, увидела бы тебя в истинном свете..
– Ты всегда отличалась недюжинным умом, – заметил Турнус.
В ее глазах стояли слезы.
– Я люблю тебя, – проговорила она.
– Я отдаю тебя селу. Будешь общинной рабыней, – сообщил он.
– Да, хозяин.
– На ночь тебя будут запирать в клетку для едина. Есть будешь что подадут. Станешь прислуживать в хижинах, в каждой по очереди.
– Да, хозяин.
Он все смотрел на нее.
– Можно говорить? – спросила она.
– Да.
– Нельзя ли, хотя бы иногда, мне служить и моему хозяину?
– Может быть, – уже отворачиваясь, бросил Турнус.
– Прошу тебя, хозяин!
Он повернулся. Взглянул ей в глаза.
– Прошу тебя, возьми свою рабыню.
– Давненько ты не просила меня о близости, – не сводя с нее глаз, сказал Турнус.
– Умоляю, хозяин, – прошептала она, всем телом приподнимаясь над балками. – Умоляю!
Мы отвернулись. Турнус торопливо и грубо овладел распятой на дыбе рабыней.
Кончил. Обессиленная, она едва переводила дух.
– О, хозяин! – вскрикнула она и еще раз, чуть слышно: – Хозяин…
– Молчи, рабыня, – приказал Турнус.
– Да, хозяин. – И женщина в ошейнике смолкла.
Никогда, наверно, Турнус не обнимал ее так властно, с такой безудержной силой. Конечно, много лет назад он любил ее, свободную женщину, бережно и нежно. Но той неукротимой, необузданной похоти, что рождает в мужчине беспомощно распростертое тело рабыни, ей, верно, доныне изведать не доводилось. Так ею не обладали никогда. Раздавленная, испуганная, ошеломленная, в благоговейном ужасе следила она глазами за Турнусом. Я видела: ей хочется окликнуть его, молить, чтобы вернулся. Но она не смела. Ее ждет кара. Завтра утром времени хватит – высекут ее основательно.
Между тем Турнус одернул тунику. Повернулся ко мне. Под взглядом свободного мужчины я преклонила колени.
– Я подарил тебя Тулу Поварешечнику.
– Да, хозяин, – ответила я.
– Ему посулили тебя в уплату за снадобье, которое он дал кое-кому из нашего села. Снадобьем воспользовались, хотя надежд, что возлагало на него купившее его лицо, оно и не оправдало. Стало быть, от имени этого человека, который, на свое несчастье, оказался ныне в рабстве и сделок заключать больше не может, я отдаю тебя в обмен на этот порошок.
– Да, хозяин.
Скованные железом руки сжались в кулаки. В обмен на щепотку грошового порошка! Как же так? Да за меня по меньшей мере пару медных тарсков дадут, уж это точно!
– Но этот порошок ничего не стоит! – возмутилась я.
