– Для чего? Лично меня не интересует, сохранились ли ваши книжки на века.
– Вы омерзительны, Цельсий.
– А вот вы нелепы. Как вы могли хоть на сотую долю секунды вообразить, что История помнит про вашу писанину?
– Я никогда так не думала, никогда! Вы впервые в жизни подсказали мне эту мысль.
– Трудно в это поверить.
– Вспомните. Я вам только что говорила: «Оставьте мои книги в покое из уважения к тому, что бесследно исчезло».
– Это была фигура речи.
– Ладно. В любом случае, если бы мои книги были в Главном Хранилище, вы бы об этом знали. Вы человек образованный.
– Не уверен. Литературу конца прошлого тысячелетия я знаю хуже всего. Доказательство тому Жубер, о котором вы только что говорили и имени которого я никогда не слышал. Мой конек – древнеримские авторы.
– В таком случае идемте в Главное Хранилище! И если мои книги там, вы сможете их прочесть.
– Зачем? Чтобы постичь секреты вашей души? Сожалею, ваша душа мне не интересна.
– Затем, чтобы вы перестали ругать мои книги.
– Как вы наивны! Похоже, вы вбили себе в голову, что ваши писания меня очаруют.
– Я бы предпочла, чтобы вы поносили их хотя бы со знанием дела.
– Зря вы это затеваете. Если я прочту ваши книжки, они утратят для меня свою единственную привлекательность: тайну.
– Так уважайте эту тайну и прекратите их поносить. Поймите наконец, что мне это неприятно.
– Ваши чувства меня не касаются.
– А почему мне нельзя пойти в хранилище? Кому это помешает?
– Мы не хотим, чтобы вы узнали о том, что произошло за последние шесть веков. Названия некоторых романов могли бы вам на это указать.
– Представляю себе серию, вдохновленную «Последними днями Помпей»: «Последние дни Брюсселя», «Последние дни Токио», «Последние дни Мобёжа» и так далее.
– Славно звучит.
– Давайте заключим договор. Клянусь, что не буду заглядывать дальше двухтысячного года.
– Почему? Вы собирались так скоро покончить со своей блестящей писательской карьерой?
– Ничего такого я в жизни не собиралась делать. Но по вашим недомолвкам можно понять, что начиная с двадцать первого века происходило нечто такое, о чем я не должна знать.
– Так и есть.
– Ну так завяжите мне глаза и дайте посмотреть только между 1992 и 2000 годами…
– Невозможно. Книги расставлены в алфавитном, а не в хронологическом порядке.
– В таком случае, если мои книги сохранились, они где-то после Нострадамуса или, скорее, после Ноткера Заики[19].
– Ваше счастье, что от нелепостей еще никто не умирал.
– К вашему сведению, от шутки пока тоже никто не умер. Не стоит об этом: завяжите мне глаза и дайте посмотреть то, что сразу за Нострадамусом или, может быть, Ноткером Заикой.
– Нет. В двадцать четвертом веке был еще писатель по фамилии Нотмор, я не хочу, чтобы вы видели названия его книг.
– Нотмор? Это псевдоним, я полагаю?
– От вас ничего не скроешь.
– И что же такого страшного написал этот Нотмор?
– Двадцать четвертый век вас не касается.
– Извините: как вы сами сказали, я несу коллективную ответственность за века, которые следовали за моим. Поэтому, чтобы я могла глубже проникнуться чувством стыда, вы должны поближе познакомить меня с этим будущим, которое для вас является прошлым.
– Вам достаточно знать, что оно было страшным.
– Напрасно вы меня щадите.
– Дело не в этом. Вас следует держать в изоляции.
– Почему?
– Таково решение Тирана.
– Дурак он, ваш Тиран. Если я больше не вернусь в свое время, почему бы мне все не рассказать?
– Таково решение Тирана.
– Когда ваш Тиран отдает нелепые приказы, вы повинуетесь?
– В приказах Тирана всегда есть какой-то смысл.
– Редкостная покорность! Полоскание мозгов в двадцать шестом веке, судя по всему, достигло наивысшего расцвета.
– Никто мне мозги не полоскал.
– Значит, дело обстоит еще хуже.
– В наш век наконец все осознали то, что в ваше время отрицали: быть верховным властителем ужасно. Тот, кто соглашается на этот пост, жертвует собой во имя общего блага. Поэтому мы питаем к нему безграничное уважение.
– Даже когда его указы противоречат логике?
– Неважно. Власть должна быть – это жизненная необходимость. Мы бы больше навредили нашему делу, ослушавшись приказа свыше, чем подчиняясь приказу, который нам непонятен.
– То, что вы говорите, очень опасно.
– А поступать иначе еще опаснее. Нам пришлось пожинать плоды вашей демократии, и мы знаем, что говорим.
– Хотела бы я встретиться с вашим Тираном. Мне бы ему пару слов сказать.
– Вы думаете, что с Тираном можно запросто увидеться?
– Понятия не имею. Возможно, ему было бы интересно поговорить с кем-нибудь из прошлого. Если бы мне в двадцатом веке предложили поговорить с кем-нибудь из четырнадцатого, я была бы в восторге.
– Но Тиран очень занят.
– По-моему, большая наглость с вашей стороны принимать решения вместо него.
– Я не принимаю решений вместо него!
– Еще как принимаете. Вы только что объявили, что ему некогда со мной встречаться, даже не спросив его мнения. Какое неуважение к тому, кто жертвует собой ради вас!
– Позволить ему терять время на нелепую особу вроде вас – вот что было бы неуважением.
– Вы не правы, Цельсий. Я подам на вас в суд. И объясню Тирану, что держать меня под надзором бесполезно, а у вас есть дела поважнее.
– То, что у меня есть дела поважнее, само собой разумеется. Но как вы сможете доказать, что держать вас под надзором бесполезно?
– Я неопасна.
– Докажите это.
– Вам не кажется, что я похожа на человека с благими намерениями?
– Нет.
– Я неопасна, потому что у меня нет ни малейшей возможности принести вред.
– Это еще вопрос.
– Что значит – вопрос? У меня нет ничего, чем я могла бы навредить.
– Вредители всегда найдут способ навредить.
– Но я не вредитель. Вы разговариваете со мной, как с террористкой.
– Я говорю с вами, как с человеком, владеющим словом.
– Вы меня переоцениваете. Наоборот, это слово всегда владело мной.
– И тем не менее вы только что показали свое умение.
