кружева — есть чем заняться в келье, — а еще мне нравятся красивые вещи. — Она посмотрела на прозрачную материю и мечтательно улыбнулась. — Научилась этой технике у бельгийки — сестры Нинетт. Она умерла в прошлом году, но оставила мне свои коклюшки, а монастырь приобрел тонкие шелковые нити, потому что за мои композиции можно получать у богатых дам хорошие деньги. В прошлом месяце я закончила мантилью для испанской придворной. — Франческа развернула платок. — Мой последний рисунок. Видишь? Стрекозы.
Я вгляделся и различил контуры тонкого крыла с паутинкой прожилок.
— Красиво.
— Спасибо. — Она еще немного полюбовалась своим платком и снова заткнула его за рукав. — С ума схожу без рукоделия.
Мать-настоятельница скрепила сделку презрительным вздохом, и пока торговец заворачивал ее соленые покупки, обернулась. Я был опьянен прикосновением Франчески, воодушевлен дружелюбием, а от ее аромата кружилась голова.
— Мерзкий мальчишка! — Крик старой монахини резанул но ушам. Мать-настоятельница бросилась на меня как мегера — полное лицо пылало, четки гремели, ряса развевалась. — Как ты смел дотронуться до нее? — Она увесистой рукой оттолкнула меня с дороги, схватила оливки и потащила за собой Франческу, приговаривая: — Не скоро теперь я возьму тебя на рынок!
А моя любимая обернулась и подмигнула мне.
Персики я покупал словно в забытьи. Мир казался золотистым, как закат, и благоухал райскими ароматами. Я едва отличал один персик от другого, но заставил себя сосредоточиться и выбрал хорошие плоды. Теперь, когда Франческа думала, будто я овощной повар, нельзя допустить ошибку, которая бы отсрочила мое продвижение. Я шел по Риальто как очарованный, и меня не трогало царившее там буйство красок и звуков. Я точно заключил себя в магический кокон своих восторженных чувств. Ничто не могло проникнуть туда, пока я не оказался во дворе кухни.
Марко, как и обещал, уже ждал меня там — прислонился к стене, нагло сложив на груди руки. Я поставил персики и, вынув из кармана грязный, перемазанный пергамент, поднес к его лицу.
— Смотри! Вчера вечером я вскрыл личный шкафчик старшего повара и переписал слова с этикеток на бутылках, а сегодня заставил переписчика их прочитать. Ничего такого там не оказалось — только травы, которые синьор Ферреро употребляет, когда готовит блюда по своим особенным рецептам. Ты удовлетворен? — Я поднял корзину с персиками. — Позже я оставлю в обычном месте немного еды, а сейчас мне надо работать. — Я попытался пройти мимо, но он схватил меня за руку. — Слушай, ты, грязный болван, отстань от меня! — воскликнул я.
— Ах вот как, «грязный болван»? Прошу прощения, синьор Дурная Башка! — Марко попятился, потрясая в воздухе кулаками. — Может, я, как некоторые, не принимаю раз в неделю добрую ванну, но зато научил тебя всему, что ты знаешь. Мог бы говорить со мной поучтивее! — Его губы презрительно скривились, но в глазах застыла обида.
— Послушай, Марко, я не хочу подличать и приворовывать за спиной старшего повара. Я изменился — я больше не вор.
— Чушь! Никто не меняется.
— Неужели? — Я хотел доказать ему, что он не прав. Хотел, чтобы он знал — во мне появилось нечто хорошее. — Вчера вечером у меня была возможность украсть много денег, но я ею не воспользовался. В кладовой со специями хранится серебряная коробка с дукатами и медью. Это наличная касса, которую даже никто не считает. Но я ничего не взял. Только один дукат для переписчика, а для себя — нет. Синьор Ферреро собирается сделать меня овощным поваром. Буду зарабатывать честно. Вот увидишь.
— Овощным поваром… — Марко помрачнел и, притопнув пяткой по мостовой, почесал впалый живот. — Это ничего не меняет, дурья твоя башка. Я все равно хочу добыть ту книгу.
— Вот, — ответил я. — Возьми персик.
Он с угрюмым видом протянул руку.
— Обещаю: если узнаю что-нибудь об алхимии, тут же тебе расскажу.
— Смотри не обмани. — Марко сунул персик в карман и поплелся прочь.
Оказавшись на кухне, я разложил персики на овальном блюде румяной стороной вверх. Синьор Ферреро изучал плоды, как ювелир бриллианты. Переворачивал, нюхал, улыбался.
— Ты хорошо справился, — наконец похвалил он меня. — Продолжай в том же духе, и скоро научишься готовить.
— Спасибо, маэстро. — Но меня интересовало, как скоро. И я решил не откладывая поразить своего благодетеля новыми кулинарными познаниями. Вооруженный названиями редких трав, я чувствовал, что мое повышение не за горами.
Взял метлу и, работая, стал приближаться к старшему повару, который в это время добавлял соль в горшок со своим великолепным супом из белой фасоли. Он беспрестанно его помешивал — круг за кругом, — и фасолины лопались, придавая супу густоту. Когда жидкость достигла нужной консистенции, он бросил в горшок горсть шпината и снова начал мешать. Работал до тех нор, пока суп не стал однородным, и, растерев над горшком немного сушеного шалфея, добавил белого перца. Затем макнул в суп кончик мизинца и попробовал на язык. Подержал во рту и нахмурился.
— Не совсем то.
Я вышел вперед, точно на сцену, и кашлянул. В голове звенело от приятной мысли, что место овощного повара мне обеспечено. И, приблизившись настолько, чтобы никто не услышал названия секретных ингредиентов, предложил:
— Может быть, добавить валерианы?
Старший повар обернулся и поправил на голове колпак.
— Что ты сказал?
«Идиот, — мысленно оборвал я себя. — Валериана — это для соуса. Какой промах!» Я огляделся, убедился, что никто не подслушивает, и продолжил:
— Я имел в виду опиум. Мне кажется, в супе маловато опиума.
Лицо старшего повара так сильно исказилось от гнева, что я невольно шагнул назад.
— Откуда ты узнал эти слова?
Ничего путного в голову не приходило.
— Наверное, от Джузеппе.
— Нет! — Синьор Ферреро схватил меня за руку. — Скажи мне, Лучано! — В кухне установилась такая тишина, что заложило уши.
— Не помню, — пробормотал я.
Он выпустил мою руку и снова поправил колпак, который сидел на голове так низко, что почти касался бровей. Я старался успокоиться. Он шагнул ко мне, я машинально отпрянул и выставил ладонь, защищая лицо. Крепко зажмурившись, ждал удара, но он не бил. Тогда я открыл один глаз и увидел, что он ощупывает висящий на шее медный ключ. Затем перевел взгляд на свой шкафчик и сказал:
— Это недопустимо.
— Маэстро, я…
— Тихо! — Старший повар заложил руки за спину и обошел вокруг меня. Он не грозил, не повышал голос, по весь его облик предвещал беду. — До конца дня ничего не будешь есть. — Он продолжал ходить кругами, а я не решался пошевелиться. — Сегодня вечером мы подаем жареных цыплят. Во дворе стоит клетка с двадцатью курами. Их надо убить, ощипать и выпотрошить. Все это ты сделаешь один, а затем приберешь за собой грязь.
Все на кухне разинули рты. Никому не приходилось сталкиваться с крутым нравом старшего повара. На нас глядели во все глаза, пока синьор Ферреро не ударил рукой по столу.
— За работу! Это касается всех!
День без еды я выдержать мог, но меня ошеломило, что маэстро, мой благодетель и наставник, решил наказать меня голодом. К тому же приказал убить двадцать кур, ощипать, опалить, а потом еще убраться. Самое грязное и мерзкое задание из всех, какие мне приходилось получать: сворачивать птицам шеи, пока они отбиваются, отрубать головы, вытаскивать склизкие, вонючие внутренности и вешать за ноги, чтобы стекла кровь. Я весь перемажусь в этой крови — она запечется между пальцами, засохнет на одежде,
