— Так что же? — проворковал Роуленд.
— Пятерку, — пробормотал Люк.
— Всего лишь? — Роуленд потер виски, словно они у него заболели.
— О, — выдохнула Элизабет. — Вы никогда не ставили на скачках по пятьсот фунтов.
Когда Люк ничего не сказал, это сделал Роуленд:
— Готов спорить, что это не так.
Она расслабилась и снова выдохнула:
— Ой, всего пять фунтов!
Глаза у Люка потемнели, в то время как в светло-зеленых глазах Роуленда блеснула искорка.
— Опять неправильно.
— Пять тысяч? Но это… невозможно, — недоверчиво проговорила Элизабет.
— Вот так сюрприз, — пробормотал Роуленд, — А я думал, что вы знаете, как ведут себя мужчины. Не знаете? Ну что ж, буду счастлив обучить вас кое-чему. Рискну предположить, что это джентльменское пари, вероятно, является делом чести и связано с маленькими ставками в книге регистрации. Не возражаете, если я спрошу, кто вас поддерживает?
Кажется, Люк готов был наброситься на своего собеседника.
— С удовольствием — проскрипел он. — Пимм. — Он заставил всех герцогов в Лондоне сделать ставку на то, что ваша кобыла проиграет мерину Татта.
Элизабет вгляделась в лицо Роуленда и не нашла в нем даже следа удивления.
— Цена герцогской гордости в самом деле высока, ваша светлость, — растягивая слова, проговорил Роуленд.
То, о чем Роуленд Мэннинг предпочел не информировать людей Хелстон-Хауса после неудачной попытки поймать эту дурацкую канарейку, стало вполне очевидным днем позже.
Он должен был быть в Виндзоре. Конечно, не на балу, а в позолоченных конюшнях. Всем было известно, что Принни любил Аскот, почти так же как любил содержать победителя. А еще принц любил страховать свои пари, пригласив и Роуленда, и Таттерсоллза разместить их лошадей в королевских конюшнях.
Роуленд не знал, как будут разворачиваться события, но если жизнь его чему-нибудь и научила, так это тому, что шанс поймать своевольную обезьянку успеха заключается в том, чтобы наблюдать возможности развития ситуации.
Деньги были той штукой, которая занимала его мысли каждую минуту каждого проклятого дня. У него болела и ныла грудь, когда он шагал среди ночи из обширной конюшни к старому письменному столу в своем кабинете в главном здании. Все, что он построил, грозило распасться.
Впервые за все время конюхи продемонстрировали зачатки сомнения, пусть даже и не осмелились высказать его вслух.
Поставщик сена и соломы в Лондоне предупредил, что это может оказаться последней партией. Его репутация больше не была надежной. Пока он не выиграет Золотой кубок, намекнул ему поставщик.
Строительство последней конюшни застопорилось. Пока не изменятся обстоятельства, проинформировали строители.
Никто больше не верил ему, когда он пытался доказать, что скоро получит деньги независимо оттого, выиграет или проиграет. Он провел ладонью по лицу. Он ходил по проволоке под куполом цирка Пимма.
Нельзя сказать, чтобы его мучили остатки совести из-за победы или выигрыша. Все были чертовски глупы, полагая, что его мучают угрызения совести. Он в точности вычислил бы, какая дорога принесет ему наибольший выигрыш, и сделал бы все, что нужно, для того чтобы проиграть или победить. Просто он чертовски устал. Впервые в жизни у него не хватало энергии и желания. Он смотрел на все возрастающие пачки счетов, лежащих перед ним. Дав волю охватившей его ярости, он смахнул их со стола. Гроссбухи с глухим стуком свалились на пол, а отдельные листы бумаги закружились, словно осенние листья. И тут он увидел на простом деревянном письменном столе вырезанные слова. Он смотрел на них до тех пор, пока они не расплылись перед глазами. Он вспомнил советы, данные ему в детстве…
«Ты сильнее всех. Ты тот, кто все преодолеет. Тот, кто научился идти без… — Роуленд попытался остановить воспоминания. — Ты должен оставаться один, не быть ни прислугой, ни благородным. Никогда не забывать, никому не доверять, никого не любить — кроме самого себя. Никогда не давай никому то, что принесет власть над тобой. Это средство твоего разрушения, как случилось со мной».
Он положил руки и голову на письменный стол. Кровь в висках яростно стучала при каждом ударе сердца. Роуленд не знал, сколько времени прошло до тех пор, пока он ощутил прикосновение к обнаженной шее. Он резко поднял голову.
Он был уверен, что это сон. Нет. Он никогда не видел во сне ничего хорошего. Ночь заменяла собой тьму прошлого.
Перед ним стояла Элиза. Он не смог бы описать, во что она была одета, поскольку видел лишь ее полное сочувствия лицо, ее изумрудные глаза, ее ниспадающие завитки волос.
В ее глазах светились вопросы, но она ничего не говорила. Она медленно поставила на стол вещи, которые принесла с собой. Он услышал стук глиняной и серебряной посуды, однако не стал смотреть на это. От пьянящих вкусных запахов едва не закружилась голова.
— Вы должны поесть, — тихо сказала она.
— Я не голоден, — без всяких эмоций сказал Роуленд.
— Вы забыли, что такое еда, — шепотом сказала она. В ее лице не было жалости или упрека, это было простой констатацией факта.
— Вы не должны быть здесь.
— Я знаю.
— А как…
— Не думайте об этом, — тихо сказала она, обходя вокруг стола и развязывая салфетку. Когда она наклонилась, он закрыл глаза, ощутив исходящий от нее теплый аромат мыла. Локон коснулся его плеча. Роуленд отстранился, чтобы не чувствовать этих прикосновений.
Она пододвинула кресло, чтобы сесть рядом с ним — точно так, как в последний раз, когда приготовила для него еду. Только сейчас у него не было сил, чтобы воевать с ней. Он закрыл глаза и слушал, как она что-то медленно наливает в стакан.
Роуленд открыл глаза и увидел, что она наколола первый кусочек еды на вилку.
— Что это? — медленно спросил он.
— Оленина с компотом и хлебный пудинг, — негромко ответила Элиза.
— Мои люди…
— Получат то же самое завтра. Сара здесь, она помогает повару. — Она приблизила кусок к его рту. — Довольно разговоров.
Роуленд боролся с искушением. Она затаила дыхание. Он сдался, понимая, что проигрывает на всех фронтах.
Он заставил себя есть не спеша. Она не произнесла ни слова, пока он медленно разжевывал эти божественные кусочки. Когда он покончил с ароматным соусом, закусив хлебом с орехами, она подала ему бокал с вином.
— Нет, — сказал Роуленд, отмахиваясь от вина.
— Да, — возразила она.
Когда он выпил вино, она положила перед ним имбирное печенье.
— Нет, — тихо сказал он.
— Да, — еще тише возразила она.
Он проглотил комок в горле, взял маленькую вилку и отломил кусочек от запретной сладости. Вкус оказался божественным, такое подают только в раю. Она нарушила молчание:
— Вы должны были мне сказать.
Роуленд посмотрел в ее обольстительные глаза.
— Ваша кухарка очень неплоха. Даже, можно сказать, отличная кухарка.
— В самом деле? — Он не смог замаскировать иронию.
— Просто она боится вас.
