ленивец принес кораблю удачу, хотя непонятно почему: со времени его появления ветер редко задувал с юга или востока, а если и держался, то слабел день ото дня.
Зато свежая провизия возымела удивительно быстрый эффект: через неделю лазарет почти опустел, и «Сюрприз», полнокровный и веселый, снова обрел свой щеголеватый вид и подтянутую форму. Они вернулись к орудийным учениям, отсроченным до поры из-за аварийного ремонта, и каждый день пассат сносил прочь облака порохового дыма. Поначалу это пугало ленивца — он метался, почти бегом, под палубой; клац-клац-клац его когтей отчетливо слышалось в тишине между залпами. Но ко времени, когда они прошли под солнцем и ветер, наконец, обрел нужную силу, он уже спал все учения напролет, вися на обычном своем месте, на краспицах бизани, прямо над карронадами квартердека. Не будили его и стрелковые учения морских пехотинцев и упражнения Стивена с пистолетом.
Все это время, за весь томительный переход, даже при северо-восточном пассате, фрегат не показывал лучших своих качеств. Но теперь, под неудержимым напором стихии, в этом могучем океане ветра, он снова вел себя как «Сюрприз» из юных дней Джека Обри. Капитан не был доволен ни дифферентом, ни нынешним наклоном мачт, ни самими мачтами, ни — тем более — состоянием днища. Но все же, при ветре в бакштаг и поставленных лиселях корабль словно по волшебству обрел былые жизнь и мощь, то ощущение повелителя моря, которое Джек мог определить тут же, даже если бы его поставили на палубу с завязанными глазами.
Солнце тонуло алом мареве; ночь наползала с востока на безлунное небо, становившееся все темнее с каждой минутой, гребни волн начали мерцать своим внутренним светом. Исполняющий обязанности третьего лейтенанта прервал свое чинное шествие по наветренной стороне квартердека и обратился к подветренному:
— Мистер Брейтуэйт, как там с лагом, готовы?
Баббингтон не осмеливался пока особо заноситься перед своими бывшими товарищами, зато отрывался на мичманах из кубрика правого борта — бальзам на душу — и его ненужный вопрос прозвучал только для того, чтобы заставить Брейтуэйта ответить:
— Все готово, сэр.
Пробили склянки. Брейтуэйт забросил лаг подальше от фосфоресцирующей струи у борта фрегата; катушка с линем завертелась. По сигналу квартирмейстера он дернул стопор, выбрал линь и закричал:
— Мы это сделали! Мы это сделали! Одиннадцать узлов!
— Не может быть! — воскликнул Баббингтон, чья важность испарилась от восторга. — Сделать еще замер.
Они бросили лаг еще раз, глядя, как он исчезает в мерцающем кипении кильватерной струи, еще более ярком на фоне темнеющего неба.
— Одиннадцать! — заорал Баббингтон, самолично отсчитав одиннадцатый узел на разматывающемся лине.
— Что тут творится? — спросил Джек, появляясь из-за кучки возбужденных мичманов.
— Я только проверяю точность измерений мистера Брейтуэйта, сэр, — ответил третий лейтенант. — О, сэр, мы делаем одиннадцать узлов! Одиннадцать, сэр — разве это не здорово?
Джек усмехнулся, потрогал натянутый как струна бакштаг и пошел вперед. На форкастле расположились Стивен и мистер Уайт, капеллан посла, привязавшись к борту и хватаясь за что попало: утки для снастей, сами снасти, даже раскаленные леера.
— Ну что, выяснили? — спросил капитан.
— Ждем подходящего момента, сэр, — ответил капеллан. — Может у вас найдется минутка, и вы проследите, чтобы все было по-честному: от этого зависит целая бутылка светлого эля. С момента, когда зайдет Венера, доктор Мэтьюрин должен только с помощью фосфоренции прочитать первую открытую страницу.
— Только не примечания, — заявил Стивен.
Джек поднял глаза. Там, в направлении Южного Креста, раскачиваясь в такт движениям корабля, висел на гудящем от натяжения фока-штаге ленивец.
— Не думаю, что свет от звезд может повлиять, — сказал он.
На такой скорости носовой бурун поднимался высоко, заливая гальюнные решетки подветренного борта мертвенным сине-зеленоватым светом и осыпая их фосфоресцирующими каплями, еще более сверкающими, чем кильватерный след фрегата, протянувшийся за кораблем на три мили блестящей, как поток расплавленного металла, полосой.
С минуту Джек наблюдал, как мерцающие брызги сыплются на палубу, потом посмотрел на фок, кливера и стаксель, повернулся к западу, где Венера уже едва возвышалась над горизонтом. Светящийся диск коснулся моря, появился снова, когда их приподняло на волне, и исчез совсем. Свет звезд заметно потерял силу.
— Она зашла, — воскликнул он.
Стивен раскрыл книгу, и обратив страницу к буруну, стал читать:
Мистер Уайт! Я победил, я триумфатор! Требую свою бутылку! О Боже, Боже, как я рад ей — такая жажда! Капитан Обри, прошу вас разделить эту бутылку со мной. Идем, Летаргия, — вознес он свой глас, обращаясь к укутанным в бархат небесам.
— Ой-ой! — закричал капеллан, пошатнувшись. — Рыба… Меня ударила рыба! Летучая рыба ударила меня по лицу.
— А вот еще одна, — сказал Стивен, поднимая ее с палубы. — Обратите внимание, что эти рыбы парадоксальным образом летают по ветру. Полагаю, должен быть некий восходящий поток воздуха. Как они блестят… Смотрите, смотрите, это же настоящий полет! Вот и третья. Пожалуй, я предложу ее своему ленивцу в слегка обжаренном виде.
— Не могу понять, — произнес Джек, поддерживая капеллана по пути к трапу, — что этот ленивец имеет против меня? Я всегда был с ним вежлив, даже более чем вежлив — и никакой взаимности. И чего ты взял, что это ласковый зверь?
Сангвиник по темпераменту, Джек испытывал симпатию к большинству людей, и удивлялся, когда ему не платили тем же. Его желание нравиться сильно поубавилось за последние годы, но по отношению к лошадям, собаками и ленивцам осталось неизменным. Джека больно ранило, когда он видел, как при его появлении в каюте на глазах у животного выступают слезы, и он предпочитал выйти, чтобы не причинять ему беспокойства. По мере приближения к Рио ему кое-как, при помощи португальских слов, удалось наладить определенные отношения: иногда ленивец брал предложенную еду, иногда просто пускал слюну. Но только дойдя до тропика Козерога, имея Рио невдалеке по правому борту, Джек ощутил, что добился ответа.
Было свежо, почти что холодно, ибо ветер зашел с востока, неся дыхание холодных течений, господствующих между Тристан-да-Кунья и Мысом. Ленивца эта перемена удивила: он смылся с палубы и расположился внизу. Джек сидел у себя в каюте, слегка разочарованно глядя на карту: продвижение было медленным, серьезные проблемы с грот-мачтой, по ночам ветер неожиданно мог сделаться встречным, — и потягивал грог. Стивен был на бизань-марсе — учил Бондена грамоте и высматривал первого альбатроса. Ленивец чихнул; подняв взгляд, Джек увидел, что тот на него смотрит. На перевернутой мордочке отражались испуг и волнение.
— Отведай-ка вот этого, приятель, — сказал Джек, обмакнув в грог кусочек пирога и протягивая ленивцу. — Может, это тебя слегка подбодрит.
Ленивец вздохнул, закрыл глаза, но неторопливо втянул кусочек и снова вздохнул. Через несколько минут Джек почувствовал прикосновение к своему колену: ленивец слез с каната и стоял рядом, глядя Джеку прямо в лицо с явным ожиданием. Еще кусочек, еще грогу: доверие и взаимопонимание росли. С тех пор, едва пробьют отбой, ленивец будет встречать его, спешно ковыляя к двери. Ему была выделена особая миска, которую он обхватывал когтями, совал внутрь свою круглую морду, и, вытянув губы (язык у него слишком короток, чтобы лакать), пил. Иногда он засыпал прямо в этой позе, склонившись над пустой миской.
