заключенных, которые жили вместе. Их лучше кормили. Кроме того, они пользовались определенными привилегиями. Через несколько месяцев их обычно отправляли в газовые камеры, заменив другими. Теперешний состав команды работал всего два месяца, а посторонних в крематорий посылали очень редко. Бергер был, пожалуй, единственным. В начале его откомандировали сюда всего на несколько дней, а когда умер его предшественник, ему велели продолжать работу. Он не получал усиленного пайка, не жил вместе с командой истопников и поэтому надеялся, что его не отправят через два-три месяца вместе с другими в лагерь смерти. Но это была всего лишь надежда.
Он вошел в ворота и увидел шестерых политических. Они стояли в одну шеренгу неподалеку от виселицы, которая возвышалась посреди двора. Все старались не видеть виселицы. Лицо Моссе изменилось. Своим единственным глазом он испуганно смотрел на Бергера. Бреде опустил голову.
Капо обернулся и заметил Бергера.
— Что тебе здесь надо?
— Откомандирован на работу в крематорий. Осмотр зубов.
— А-а, зубодер. Давай, проходи, не задерживайся. Остальные — смирно!
Шестеро стояли так смирно, как только могли. Бергер пошел дальше. Когда он поравнялся с Моссе, тот что-то прошептал, но он ничего не расслышал. А останавливаться было нельзя: капо наблюдал за ним. «Странно, что такую маленькую группу привел капо, а не просто старший», — подумал он.
Снаружи в подвал крематория вела глубокая косая шахта. В нее бросали трупы, лежавшие штабелями во дворе. Внизу их раздевали, если на них что-то было, отмечали в списках и осматривали на предмет золотых коронок и колец.
Бергер работал в подвале. Он выписывал свидетельство о смерти и удалял золотые коронки. Зубной техник из Цвикау, который делал это до него, умер от заражения крови.
Капо, дежурившего внизу, звали Драйер. Он пришел спустя несколько минут.
— Давай, — буркнул он недовольно и уселся за маленький стол, на котором лежали списки.
Кроме Бергера внизу работали еще четверо из рабочей команды крематория. Они стояли наготове у шахты. Сверху скатился, словно огромный жук, первый труп. Вчетвером они протащили его по цементному полу в центр подвала. Труп уже закоченел. Они торопливо принялись раздевать его, сняли куртку с номером и нашивками; один из них отогнул торчавшую руку вниз и держал ее так, пока не стащили рукав. Потом он отпустил руку, и она опять устремилась вверх, словно упругая ветка. С брюками было меньше хлопот.
Капо записал номер.
— Кольцо? — спросил он.
— Нет. Кольца нет.
— Зубы?
Он посветил фонариком в полуоткрытый рот, на котором запеклась тонкая струйка крови.
— Золотая пломба справа, — доложил Бергер.
— Хорошо. Тащи.
Бергер с щипцами в руке встал на колени рядом с заключенным, державшим голову мертвеца. Остальные уже раздевали следующего; один из них, выкрикнув номер, отбросил одежду в сторону, туда, где лежали вещи первого. Трупы посыпались теперь один за другим, с грохотом и треском, словно в шахту высыпали кучу сухих дров. Они валились друг на друга, сплетаясь в клубок. Один из них приземлился на ноги и так и остался стоять у стены шахты с широко раскрытыми глазами и перекошенным ртом. Скрюченные пальцы рук его застыли, не успев сжаться в кулак. Из открытого ворота рубахи свисала медаль на цепочке. Он стоял, как вкопанный. Трупы с грохотом катились вниз, перелетали через него и падали у его ног. Среди них оказался труп женщин с неостриженными волосами. По-видимому, из лагеря по обмену пленными. Женщина скатилась вниз головой, и волосы ее закрыли лицо стоявшего трупа. Наконец, словно устав от такого количества смерти на плечах, он медленно накренился и опрокинулся наземь. Женщина упала на него. Драйер заметил это, ухмыльнулся и осторожно потрогал языком толстый прыщ на верхней губе.
Бергер тем временем выломал зуб и положил его в один из двух стоявших наготове ящичков. Второй ящик был предназначен для колец. Драйер оприходовал золотую пломбу.
— Смирно! — крикнул вдруг кто-то из заключенных.
Все пятеро встали по стойке «смирно». Вошел шарфюрер СС Шульте.
— Продолжайте.
Шульте сел верхом на стул, стоявший у стола.
— Там наверху работают восемь человек, — сказал он, посмотрев на кучу трупов. — Слишком много. Хватит и четверых. Остальные пусть помогают здесь. Давай, — он показал рукой на одного из заключенных, — позови их сюда.
Бергер снял с пальца очередного трупа обручальное кольцо. Это было, как правило, нетрудно: кольца почти свободно болтались на тощих пальцах. Он положил кольцо в ящик, и Драйер зарегистрировал его. Зубов у этого трупа не было. Шульте зевнул.
По инструкции каждый труп нужно было вскрыть, установить и внести в дело причину смерти. Но об инструкции здесь никто не думал. Лагерный врач появлялся редко, он не любил смотреть на трупы, и причина смерти была всегда одна и та же. Вестхоф тоже умер от острой сердечной недостаточности.
Оприходованные голые тела складывались рядом с подъемником. Время от времени, в зависимости от загруженности печей, подъемник отправляли наверх, в помещение, где сжигались трупы.
Заключенный, посланный Шульте наверх, вернулся с четырьмя политическими из той группы, которую видел Бергер. Среди них были Моссе и Бреде.
— Живо за работу! — скомандовал Шульте. — Раздевать и регистрировать! Лагерную одежду в одну кучу, штатское — в другую. Обувь отдельно. Вперед!
Шульте, молодой человек двадцати трех лет, белокурый, сероглазый, с ясными, правильными чертами лица, еще до захвата власти был членом гитлерюгенд, которая и воспитала его. Ему внушили, что есть господа и есть недочеловеки, и он твердо верил в это. Он знал расовые теории и партийные догмы, и это была его Библия. Он был неплохим сыном, но без колебаний донес бы на своего отца, если бы тот вздумал выступить против партии. Партия была для него непогрешима, он не знал ничего другого. Заключенные были врагами партии и государства и поэтому стояли вне понятий «сострадание» и «человечность». Они были ничтожнее животных. Если их убивали, то для него это имело не больше значения, чем уничтожение вредных насекомых. Совесть никогда не беспокоила его. Он прекрасно спал, и единственное, что его огорчало, — это то, что он не попал на фронт. Его оставили в лагере из-за порока сердца. Он был надежным товарищем, любил музыку и поэзию, и считал пытки необходимым средством для получения информации, поскольку все враги партии лгали. Выполняя приказы начальства, он в своей жизни убил шесть человек — двоих из них медленно, чтобы узнать имена сообщников, — и почти не вспоминал об этом. Он был влюблен в дочь члена местного суда и писал ей милые, слегка романтические письма. В свободное время он любил петь. У него был приятный тенор.
Наконец, у подъемника были уложены последние трупы. Их притащили Моссе и Бреде. Лицо Моссе просветлело. Он даже улыбнулся Бергеру. Его страх оказался напрасным. Он решил было, что их отправят на виселицу. И вот он работал, как ему было велено. Все в порядке. Он спасен. Он работал быстро, чтобы ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения в его добрых намерениях.
Открылась дверь и вошел Вебер.
— Смирно!
Все заключенные застыли на местах, вытянув руки по швам. Вебер, в своих элегантных, начищенных до зеркального блеска сапогах, подошел к столу. Он любил хорошие сапоги. Это была единственная его страсть. Он аккуратно погасил сигарету, которую закурил, чтобы перебить трупную вонь.
— Закончили? — спросил он Шульте.
— Так точно, господин штурмфюрер. Только что. Все записано и оприходовано.
Вебер заглянул в ящики с золотом. Вынул медаль, снятую с трупа, который приземлился на ноги.
— А это что такое?
— Святой Христофор, господин штурмфюрер, — с готовностью объяснил Шульте. — Эта медаль приносит счастье.
Вебер ухмыльнулся. Шульте не замечал нелепости сказанного.
— Хорошо, — сказал Вебер и положил медаль обратно в ящик. — Где эти четверо, сверху?
