встречает какое-нибудь препятствие на том отрезке пути, который их еще разделяет, рот ее искажает гримаса досады. Родван продолжает следить за скользящими движениями девушки. Он снова ложится на землю. Легко и бесшумно, будто и не ощущая вовсе ни тяжести своего тела, ни того, как острые камешки вонзаются ему в спину, — словно по-прежнему ему сейчас то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет…
Он слышит ее дыхание.
Карима теперь совсем рядом. Волосы густой волной ниспадают ей на лицо, почти закрывая его.
Он улыбается ей.
Она отскакивает назад от неожиданности.
— Дурак! — тихо ворчит она.
Он продолжает улыбаться.
— Дурак!
Он приподнимается. Она не спускает с него глаз, смотрит на него с вызовом, искрящимся во взоре.
Он вдруг, как отпущенная пружина, делает рывок вперед и хватает ее за щиколотку. Карима от неожиданности падает на землю и кричит от боли. Потом быстро выпрямляется и старается высвободить ногу, неистово брыкаясь.
— Отпусти, дурак рыжий!
Сидя на земле, она выкручивается, раскачивает ногой то вправо, то влево, движением головы откидывает с лица пряди волос.
— Ну чего это ты выдумал? И вообще, что ты тут делаешь?
Юноша громко смеется. Но с того мгновения, когда он стиснул руками эту узкую щиколотку, сердце его глухо бьется в груди. Он умолкает. Чувствует, что надо что-то сказать.
— Ты теперь моя пленница.
На лице Каримы, словно молнией, вспыхивает безумное желание похохотать, но она гасит его. Однако в глазах ее пляшут веселые огоньки.
— Нет, так не пойдет, лучше отпусти!
Она пытается освободить ногу, поднимает ее. Глаза юноши следят за этим движением, он увлечен своей забавой. А нога девушки, обнажившись до самого бедра, сверкая белизной, вдруг как-то перестала выбиваться из его рук и, казалось, смирилась, успокоившись. Карима, следившая за его взглядом, не опустила задравшееся платье. Она сидит не шелохнувшись, ничего не предпринимая. И только внимательно смотрит на него, едва удерживаясь от смеха, хотя и старается не показать этого.
А он думает: «Кто утолит меня? Листва ли, или эта раскаленная земля, или эти обжигающие родники, журчащие в зарослях вереска, которые будто разговаривают со мной? Кто утолит меня? Кто утолит? Может быть, этот белоснежный водопад, низвергающийся с зеленой горы? Или туча птиц, ливнем обрушивающихся на деревья?»
Под сводом ветвей, которые начал хлестать ветер, его томит желание, но какое? Вдруг исчезнуть бесследно? Или погрузиться в забвение, в подобие сна? А ветер все свирепеет, словно пытается распороть воздух. И Родван, стараясь убежать от самого себя, готов уподобиться ему…
Вдруг резко согнув ногу, Карима высвободила ее, быстро поднялась, отряхнулась и улетела прочь. И только оставила после себя запах сена… Но Родван, вскочив на свои длинные гибкие ноги, пустился за ней вдогонку. Она кружит среди деревьев, мелькает за их стволами. Он преследует ее. Она петляет, старается запутать его. Но он в несколько прыжков почти настигает ее. Тогда она, откинув назад голову, ускоряет свой бег. Но рука юноши с силой опускается на ее плечо, и Карима снова летит на землю, лицом вниз. И он тоже ложится ничком, вытягиваясь рядом с ней. Пока они бежали, деревья остались позади, тень исчезла. Теперь их тела лежат на растрескавшейся от солнца земле, примяв под собой черную пыль. Запыхавшись от бега, оба они часто дышат, в одном ритме, смешивая воедино свои дыхания. Он все еще держит ее одной рукой, а другой пытается опереться на что-нибудь. Подняв голову, он видит, что хрупкое плечо Каримы пытается выскользнуть из его пальцев. Тогда он еще крепче захватывает его, еще теснее сжимает. Рука его немеет от напряжения. Из глубокого выреза платья жадно вырываются на знойный воздух груди Каримы, словно неумолимо вытолкнутые на волю какой-то невидимой волной, и теперь обнажаются розовые кончики, окруженные тесными ободками с маленькими пупырышками у центра. А его пальцы все глубже впиваются в плечо, чтобы удержать Кариму, и капельки крови уже выступают на коже. Глаза им застилает яркий свет, над головой шумит ветер. Опираясь на свободную руку, Родван приподнимается с земли, наклоняется к Кариме, и его губы замирают, прильнув к этим пятнышкам крови. Пот струится по его лицу коричневыми струйками. И кажется, что идет огненный дождь и падает на них своими раскаленными каплями.
Ночь разрывают крики Уасема:
— Держи вора! Держи вора! На помощь! Ко мне!
Подбежали два каких-то типчика, одетых в короткие накидки с капюшонами. Они не очень различались между собой ни по росту, ни по повадкам.
— Что случилось, уважаемый? Что с вами? — поинтересовался один из них.
Другой подхватил в том же тоне:
— Что у вас произошло, мой друг?
Уасем продолжал вопить что есть мочи:
— Держи вора! Держи вора!
Он покосился на подошедших, заметил их необычайную схожесть между собой и, подумав, что это ему лишь кажется, перестал кричать.
— Я видел, как его тень мелькнула вон там! — прохрипел он, взяв их за руки.
— Но никого не видно! — воскликнул один.
— Абсолютно никого! — подтвердил другой.
И они посмотрели не туда, куда удалилась Арфия, а совсем в другую сторону.
— Да нет же! — запротестовал Уасем. — Смотрите вон туда! Он там, там! Бежим за ним! Он не мог далеко уйти!
Уасем двинулся в одну сторону, а два приятеля, сделав три шага в другую, остановились. Один из них сказал:
— Ничего не видать!
— Абсолютно ничего! — с готовностью подтвердил другой.
— Темно, как в печной трубе, — уточнил первый.
— Как у черта в ж…, — засвидетельствовал второй.
— Выражайся повежливее! — одернул его товарищ.
— …как у черта в заднице…
— О! Бедные мои туфли! — застонал Уасем.
— Так у вас украли туфли, мой господин? — спросил его сочувственно один.
— Да! Такая была прекрасная обувь! — подтвердил Уасем, заохав еще сильнее.
Мужчины вернулись к порталу, за ними плелся Уасем.
— Лишиться своих галош — это все равно что овдоветь! — посочувствовал ему другой.
Ученый муж с трудом сдерживал рыдания:
— Я сейчас умру от горя! Если бы не вы, я бы залился слезами!
— Ну, будет, будет так убиваться! Может быть, они еще и найдутся! — успокоил его один из субъектов.
И другой растрогался:
— Я даже предпочел бы лишиться собственной жены, чем своих тапочек!
— С каких это пор у тебя завелась жена?! — грубо одернул его приятель.
— У меня-то? — отвечал первый. — По правде говоря, у меня ее нет, но если бы и была, то я бы предпочел…
— И как это можно позволить себе ограбить профессора Уасема! — не переставал жаловаться пострадавший. — Ограбить ученого Уасема! Нанести оскорбление веку, обесчестить его этим позорным актом, этой беспримерной хулиганской выходкой! Последующие поколения осудят это… жестоко
