Она рассмеялась сквозь слезы. Послышалось сухое шипение мама разожгла спичку и прикурила сигарету.
Говорят, что скрипучему колесу всегда достается вся смазка. Как нельзя лучше подходит к нашей Джесси, верно? Скрипучее колесо. Никогда и ни с чем не согласная, если ей не позволяют приложить руку к окончательному варианту решения самой. Всегда и во всем она идет в разрез с чужими планами — все равно чьими. Никогда она не может ужиться сама с собой.
Джесси показалось, что в голосе матери ей послышалось нечто, очень напоминающее настоящую ненависть.
Салли…
Не обращай внимания, Том. Она хочет остаться дома вместе с тобой? Прекрасно. Этого ей тоже скоро покажется недостаточно; все, в чем она видит смысл жизни, это вечно грызться со старшей сестрой и скулить о том, что Вилла опять бросили на нее. Она только и делает, что скрипит, вот что я хочу, чтобы ты понял.
Салли, я никогда не слышал, чтобы Джесси скулила, и она всегда так хорошо относится к…
Нет, ты ее еще плохо знаешь! — в сердцах воскликнула Салли Магот и яд в ее голосе заставил Джесси поежиться в своем шезлонге. Клянусь Богом, иногда мне кажется, что ты ведешь себя с ней так, словно она не твоя дочь, а твоя подружка!
На этот раз наступил через папочки замолчать и задуматься и когда он снова заговорил, его голос был мягким и спокойным. Это самое бесчестное, жестокое и незаслуженное оскорбление, которое я от тебя слышал, наконец ответил он.
Продолжая посиживать на террасе и глядеть на первую звездочку, Джесси чувствовала, как тревога в ней перерастает в нечто подобное ужасу. Неожиданно она поймала себя на том, что собирается снова поймать звездочку в кулак — на этот раз для того чтобы отказаться от всего, за что недавно боролась, начиная от своей просьбы сделать так, чтобы она осталась завтра дома в Закатных Тропинках одна со своим папочкой.
Потом раздался звук отодвигаемого мамой кресла. Я прошу прощения, сказала Салли и в голосе ее все еще слышна была злость, и кроме того, Джесси почти не сомневалась в этом, теперь так же и страх. Если ты так хочешь, можешь забрать ее завтра себе! Прекрасно! Все просто замечательно! Она твоя, если ты так хочешь!
Потом дробный перестук ее каблучков, направившихся из спальни вон, и после — быстрый сник папочкиной Зиппо, для прикуривания сигареты.
На глаза сидящей на террасе Джесси навернулись слезы — слезы стыда, обиды и облегчения, что родительский разговор наконец закончился, закончился прежде, чем успел перерасти в нечто более серьезное… разве не заметили они с Мэдди, что родительские разговоры наедине последнее время имеют свойство становиться все громче и жарче день ото дня? Что прохладца, зачастую возникающая между мамой и папой, теперь не проходит все дольше и дольше? Может быть это говорит о том, что они…
Нет, оборвала она себя, прежде чем ее мысль успела окончательно оформиться. Нет, этого не может быть, поэтому заткнись и все тут.
Перемена места действия может принести перемены и в мысли. Поднявшись из шезлонга, Джесси спустилась по ступенькам террасы и двинулась по дорожке к озеру. Там, присев на бревнышко, она бросала камушки в воду наверное целый час, пока наконец из дома на поиски ее не вышел отец и не пришел к ней.
— Гамбургер Затмение на двоих завтра в полдень, — шутливо проговорил он и поцеловал ее в шейку. На этот раз он только что побрился и его подбородок был гладкий и мягкий, но несмотря на это мелкий холодок приятных мурашек снова пробежался по ее спине. — Я все уладил.
— Мама злилась?
— Ни капельки, — чистосердечно солгал ее отец. — Она сказала, что ее это устраивает, потому что на этой неделе ты хорошо себя вела, аккуратно выполнила домашние обязанности и заслуживаешь…
Она уже забыла о своей недавней интуитивной догадке о том, что папе известно гораздо больше о акустических свойствах гостиной и столовой, о чем он никогда не подал виду и благородство его лжи растрогало ее настолько, что слезы едва не брызнули из ее глаз. Обернувшись к нему, она закинула руки ему на шею и покрыла его лицо и губы горячими суматошными поцелуями. Его ответная реакция поразила ее. Его руки моментально вздернулись вверх и на мгновение маленькие полушария ее грудей оказались в чашках его ладоней. Забавные мурашки снова побежали по ее телу, на этот раз ощущение было сильнее — настолько, что граничило с болью, как порой бывает от неожиданности испуга — и на мгновение странное чувство дежа вю продемонстрировало ей странно-противоречивый мир взрослых, в котором можно заказать себе мясной рулет под черносмородиновым сладким соусом или яичницу с лимонным желе в любое время когда тебе этого захочется… и что самое странное, где люди порой на самом деле так и поступали. Когда же наконец через миг его руки отпустили ее, устроившись в безопасности на ее лопатках, обняв и притянув ее к его привычной теплоте, и если они с отцом и простояли так чуть долее, чем то было положено, она вряд ли заметила это.
Я люблю тебя, папочка.
Я тоже люблю тебя, Тыковка. Целую тебя тысячу миллионов раз.
Глава шестнадцатая
Рассвет день солнечного затмения выдался жарким и туманным, но относительно ясным — прогнозы погоды, предупреждавшие о том, что низкие облака могут помешать наблюдению за феноменом, оказались безосновательными, по крайней мере в западном Мэне.
В десять утра Салли, Мэдди и Вилл отправились из дому, чтобы присоединиться к солнцепоклонникам Темного Пятна, отбывающим вскоре на нанятом автобусе (молчаливая Салли коротко и сухо клюнула в щеку Джесси, на что та ответила тем же самым), оставив с nrvnl свою сестру и дочь, которую всего лишь прошлым вечером мама называла скрипучим колесом.
Скинув шорты и тенниску Осипи, Джесси переоделась в пляжное платьице, миленькое (если вас не смущают яркие кричащие красные и желтые полоски), но слишком тугое. Положив за ушки по капельке Мэддиных духов Мой грех, она воспользовалась маминым дезодорантом Йодора и освежила губки помадой Перечная мята ЮмЮм. Она не была из тех, кто любит вертеться перед зеркалом и чистить перышки (это было выражение ее мамы, частенько приговаривающей Мэдди: Хватит чистить перышки и мигом сюда!), она уделила немножко времени прическе, уложив волосы особым образом, так как особенно нравилось папочке (по его же словам).
Заколов на положенное место последнюю заколку, она протянула руку к выключателю ванной, но помедлила. Девочка, которую она видела перед собой в зеркале, совершенно не была похожа на девочку, а скорее на подростка-тинэйджера. Причиной тут было не пляжное платьице, подчеркивающие легкие холмики ее грудей, которые и грудью-то назвать стыдно будет еще год или два, и не помада, и не ее волосы, которые она собрала в неловкий, но симпатичный узел; здесь было все месте, сумма общего, большая чем все части по отдельности, потому что… почему? Она не знала ответа. Что-то, может быть, крылось в том, как поднятые волосы подчеркивали округлый изгиб ее скул. Или в открытости шеи, уже гораздо более сексуальной, чем отмеченная красными комариными укусами грудь или узкобедрое мальчишеское тело. Или, может быть, секрет тут крылся в особом взгляде ее глаз — в непривычных искорках, прежде скрытых и незнакомых ей самой.
Но что бы это ни было, оно заставило ее помедлить у зеркала на мгновение дольше, рассматривая в нем свое отражение, и внезапно в ее голове раздался голос мамы, говорящий: Клянусь Богом, иногда мне кажется, что ты ведешь себя с ней так, словно она не твоя дочь, а твоя подружка!
Вспоминая прошлый вечер, она прикусила розовую нижнюю губку и чуточку нахмурила брови — ей вспомнились мурашки и дрожь, пронизавшие ее от отцовского прикосновения, от того, что его руки легли ей на грудь. Отлично понимая, что в любой момент эти мурашки и эта дрожь могут вернуться снова, она не хотела этого возвращения. Что толку дрожать от всяких глупостей, которые ты даже не понимаешь. О которых даже думать не смеешь.
Вот и отлично, на том и порешим, сказала она самой себе и погасила в ванной свет.
По мере того, как день приближался к полудню, а потом к моменту затмения, она чувствовала, как возбуждение поднимается в ней все выше и выше. Включив маленький радиоприемник, она поймала
