Неужели мои часы спешат? чуточку нервничая, сказала она. Либо они действительно спешат, либо вся эта шайка яйцеголовых астрономов опозорились со своими расчетами.
А вот и нет, с улыбкой ответил ей Том. Загляни-ка снова в рефлектор.
Она так и сделала и обнаружила, что сверкающий пятак в серединке дна коробки больше не является идеально круглым; с правой стороны кусочек от него отъела странная ползучая тьма. Но ее шее побежали мурашки. Том, которого очевидно гораздо больше интересовала ее реакция, чем то, что творилось внутри его собственной коробки, подмигнул ей.
Ну как, Тыковка? Все в порядке?
Да, но… мне немножко страшно. А тебе?
И мне тоже, ответил он. Повнимательней взглянув на него, она обнаружила, что он почти не шутит, и испытала от этого облегчение. Том тоже был взволнован, почти так же как и она, и это только добавляло мальчишеского выражения его облику. То, что источником их волнения могли быть совершенно разные вещи, тогда не приходило ей в голову.
Если хочешь, можешь перебраться ко мне на колени?
А можно?
Конечно.
Забрав с собой свою коробку-рефлектор, она перебралась к нему на колени. Поелозив на нем, она устроилась поудобней, с удовольствием ощущая легкий запах его пота, прожаренной солнцем кожи и едва уловимый, воды после бритья — Редвуд, вспомнила она ее название. Ее пляжное платьице задралось до самых бедер (оно было такое коротенькое, что другого трудно было ждать) и она едва ли заметила то, как он положил руку на ее бедро. В конце концов это ведь был ее отец — папочка — а не какой-то так Дюан Корсон из нижних домов лагеря, или Ричи Эшлок, паренек, над которым она до слез хихикала с подружками в школе.
Минуты медленно утекали одна за другой. Она то и дело начинала снова вертеться, пытаясь устроиться поудобней — в этот день колени отца, казалось, все странным образом состояли из острых углов — и один раз она словно бы задремала на три или четыре минутки. Хотя быть может это продлилось и дольше, потому что прилетевший с озера и разбудивший ее легкий порыв ветра показался ее жарким и влажным ладоням странно прохладным для такого теплого дня, успевшего уже неуловимо измениться; цвета окружающего мира, всего несколько мгновений назад, перед тем как она откинулась назад на плечо отца и прикрыла глаза, казавшиеся такими сочными и яркими, теперь обрели бледность пастели, да и сам свет словно бы немного померк. Словно бы перед ее глазами появилась тончайшая газовая вуаль, пронеслось у Джесси в голове. Заглянув в свою коробку-рефлектор, она охнула от изумления, пораженная до глубины души — от солнца теперь оставалась ровно половинка. Бросив взгляд на свои часы, она увидела, что до пяти часов осталось всего девять минут.
Затмение, папочка, оно приближается! Солнце гаснет!
Да, согласно отозвался он. Его голос стал неуловимо странным задумчивым и сосредоточенным на поверхности и каким-то размытым h расплывчатым в полутонах. Следуем точно по расписанию.
Краем сознания она отметила, что как его рука легко скользнула выше по ее бедру — всего ничего, по сути дела — и это случилось пока она дремала.
Можно мне посмотреть сквозь закопченное стекло, папочка?
Еще пока нет, ответил он, его рука переместилась еще чуточку выше по ее бедру. Отцовская рука была горячей, влажной от пота, но ничуть не неприятной. Накрыв его руку свой, она повернулась к нему и улыбнулась.
Здорово, правда?
Да, снова отозвался он все тем же затуманенным в глубине голосом. Да, Тыковка. И даже немножко больше, чем я предполагал.
Прошло еще немножко времени. Заключенная в ее рефлекторе солнце-луна продолжала медленно таять и так тянулось до пяти двадцати пяти — пяти тридцати. Теперь все ее внимание было сосредоточено на гаснущем во внутренности ее коробки пятнышке света, и то, что еще и еще раз отмечало, какими жесткими и неудобными стали сегодня его колени, едва ли составляло пять процентов от ее сознания. Что- то упиралось снизу ей в попку. Давление снизу было настойчивым, хотя и не причиняло ей боли. По ощущению это напоминало ручку какого-то инструмента — отвертки, или маминого кухонного молотка для отбивания мяса.
Джесси завозилась снова, пытаясь отыскать на коленях отца местечко поудобней и Том вдруг коротко с шипением вздохнул, не разжимая зубов.
Папочка? Что с тобой? Я слишком тяжелая?
Нет. В самый раз.
Она взглянула на свои часы. Уже было пять тридцать семь; до полного затмения оставалось всего четыре минуты или может быть, чуточку больше, если ее часики спешат.
Можно мне посмотреть сквозь закопченое стекло?
Еще нет, Тыковка. Потерпи еще самую малость.
Она различила доносящуюся из приемника музыку — Дэбби Рейнольдс что-то пела из Темных Веков, из изысканной дневной подборки WNCH: Старый ухарь-филин… ухнул-ахнул на голубку… Тамми… Тамми… Тамми влюблен. Последние слова утонули в сладком водовороте смычковых, на смену которым пришел голос дискжокея, объявившего всем и каждому, что на Ски-Тауне, что в США (так Эн-Си-Эйч'евские диджеи обычно именовали Северный Конвей) опускается тьма и что большая часть неба над пограничными районами Нью-Гемпширом затянута густыми облаками и наблюдать там затмение, к сожалению, во всей его красе не представляется возможным. Диджей добавил, что центральная площадь города полна людей в темных очках и что собравшиеся сильно разочарованы постигшей их неудачей.
Но нам удача улыбнулась, верно, папочка?
Более чем, отозвался он и снова пошевелился под ней. Мы с тобой самые счастливые люди во вселенной, так мне кажется.
Джесси снова заглянула в рефлектор, забыв обо всем, кроме тоненького серпика солнечного света, на который теперь можно было смотреть уже не прищуривая глаз за стеклами очень темных полароидных очков. Темное чернильное пятнышко, возвестившее почти час назад о начале затмения, теперь залило почти все солнце, от которого осталось совсем мало блеска. Казалось, что светящийся серпик-остаток приподнялся над дном коробки и колышется теперь в воздухе.
Посмотри на озеро, Джесси!
Она так и сделала и ее глаза за стеклами темных очков раскрылись от удивления. Увлеченная зрелищем гаснущего светила внутри своей картонной коробки, она совсем забыла о том, что rbnphrq с окружающим миром. Пастельные краски потемнели и вылиняли до старинной акварели. Дневные сумерки, от которых у десятилетней девочки одновременно и захватывало от восхищения дух и сжималось сердце от страха, медленно, но неуклонно скользили по глади озера Темное Пятно. Где-то далеко в лесу загукал старый ухарь-филин и Джесси почувствовала, как по ее телу пронеслась волной сильная дрожь. По радио закончилась реклама АамкоТрансмиссион и сладкий голос Марвина Гэя принялся выводить: Оу, слушайте все и в особенности вы, девушки, стоит ли жить одному, если любовь вас покинула?
К северу от них снова заухал филин. От криков ночной птицы пробирала дрожь и внезапно Джесси поняла — открыв неожиданно для себя, что ей очень страшно. Она снова задрожала и на этот раз Том обнял ее обоими руками. Джесси благодарно откинулась к его груди.
Мне страшно, папочка.
Скоро все кончится, дорогая, и больше никогда в жизни ты не увидишь такого. Смотри внимательней и запоминай и постарайся не бояться.
Она заглянула в свою коробку-рефлектор — там было пусто и темно.
Я слишком сильно любил, говорили мне друзья…
Пап? Папочка? Солнце ушло, можно мне…
Да. Вот теперь можно смотреть. Но как только я скажу тебе, что нужно остановится, ты так и сделаешь. Договорились? И чтобы никаких споров.
Она и не думала спорить. Сама идея того, что можно обжечь себе сетчатку глаза — обжечь незаметно для себя самой и заметить это только после, когда уже будет совсем поздно — пугала ее гораздо больше,
