нормально работал. Я прочитал об этом в полицейском отчете».
Свет померк, Руфь. Внезапно я поняла, что все они — все эти мужчины, занимавшиеся происшествием на озере, пришли к некоторым умозаключениям относительно того, почему я вела себя именно так, а не иначе и почему сделала именно то, что сделала. Большая часть моих поступков оправдывала меня и все упрощала, однако одновременно с тем было что-то странное и пугающее в том, что большую часть своих умозаключений эти копы сделали не на основании того, что я сказала им, и даже не на основании того, что увидели в нашем приозерном домике, а на основании того, что я женщина, а женщины, как это принято считать у мужчин, обычно ведут себя очень предсказуемо.
Так вот, если взглянуть на дело с этой точки зрения, то нет никакой разницы между Молодой Акулой Брендоном Милероном в его дурацкой тройке и старым констеблем Тигартеном в зашитых на заднице джинсах и красных пожарных подтяжках. Мужчины всегда считали и считают, что во многом видят нас, женщин, насквозь, Руфь я уверена, что это так. Многие из них отлично освоили науку говорить нужные вещи в нужное время, но как говорила в свое время моя мать: «Даже дикаря можно заставить выучить наизусть Библию».
И знаешь еще что? Брендон Милерон восхищался мной, он восхищался тем, как я вела себя и что сделала после того, как умер Джеральд. Это все истинная правда. Время от времени я замечала это выражение восхищения в его лице, и когда он снова появлялся у меня, навещая как-нибудь вечерком, я специально присматривалась и снова замечала в его лице это выражение восхищения. Я была уверена, что вижу отражение именно этой эмоции. По мнению Брендона, я чертовски здорово поработала и вела себя очень смело… для женщины. Сказать по правде, что к тому времени, как я впервые завела разговор о моем ночном госте, сдается мне, что для себя Брендон решил, что я в своей ситуации вела себя так же, как вел бы и он… ну не совсем так, чтобы в точности, а так, как, скажем, вел бы себя Брендон, если бы у него был сильный грипп и одновременно ему приходилось бы выбираться из наручников. У меня уже давно было стойкое убеждение по поводу того, что думают о мыслительных процессах нас, женщин, большинство мужчин: «эти думают словно адвокаты больные малярией. Если встать на такую позицию, с ее помощью можно многое объяснить, верно?
Я говорю о снисходительности — об общепринятом отношении «мужчина-женщина» — но кроме того я говорю так же и о многом другом, гораздо, черт возьми, большем и устрашающем. Брендон не смог меня понять, как ты это видишь, и тут невозможно все списать только на разницу между нашими полами; это проклятие человечества и очевидное и нерушимое доказательство того, что все мы, по сути дела, обречены на вечное одиночество. В нашем с Джеральдом приозерном домике случились страшные вещи, Руфь, но о том, насколько на самом деле случившееся было страшно до недавнего времени я сама понятия не имела, а он так ничего до сих пор и не понял. Я рассказала ему о том, что я сделала для того, чтобы этот sf`q не сожрал меня заживо, а он только улыбался мне, и кивал, и симпатизировал и в конце концов мне полегчало, но все дело в том, что он, самый лучший из них, так и не сумел подобраться на расстояние крика к правде… которая состоит в том, что ужас растет и растет до тех пор, пока не превращается в огромный дом с привидениями, размером со внутренность моей головы. И этот дом до сих пор находится там, стоит с открытой нараспашку дверью, с дверью ожидающей, когда я вернусь и войду внутрь, приглашающей меня вернуться в любое время когда я захочу, но я никогда не вернусь туда, хотя иногда ловлю сама себя на том, что все-таки сделаю в ту сторону несколько шагов, понимая, что стоит мне только шагнуть внутрь, как дверь сама собой захлопнется за собой и замок защелкнется.
Ну да ладно. Раньше мне казалось, что узнав о том, что по поводу телефонных линий моя интуиция меня подвела, я вздохну спокойно, но это оказалось не так. Потому что внутри оставалась некая часть меня, которая нерушимо продолжала верить, что даже если бы я заползла за кресло и воткнула вилку в розетку, телефон все равно бы не заработал, и несмотря на то, что аппараты в кухне и в гостиной работали, в тот вечер, если бы я попробовала снять с них трубку, то услышала бы в ней одну только тишину, ибо телефон мог заработать после, и если бы я не решилась убраться к чертям из дома на мерседесе, то наверняка бы погибла в лапах этого чудища.
Наклонившись вперед так, что свет от лампы упал на его лицо, Брендон сказал: «В доме никого не было кроме тебя, Джесси, никаких незнакомцев и самое лучшее, что ты можешь сделать теперь, это забыть о своих видениях».
Я едва не сказала ему тогда о своих пропавших кольцах, но для продолжения разговора я уже слишком сильно устала, у меня здорово болела рука и я решила оставить эту тему. После того, как Брендон ушел, я долго лежала без сна — в ту ночь даже обезболивающее не смогло загнать меня в сон. Я думала об операции по пересадке кожи, которая предстояла мне завтра, но это не слишком сильно меня волновало. Не так, как ты могла бы подумать. По большей части я думала о своих кольцах и об отпечатке ботинка, который никто кроме меня, оказывается, не заметил — и еще о том, возможно ли, что он или оно — вернется обратно, чтобы довершить начатое. Наконец, перед тем, как погрузиться в сон, я решила, что никакого отпечатка подошвы и никакой серьги с жемчугом никогда не было. Что какой-то коп заметил мои кольца на полу кабинета Джеральда рядом с книжным шкафом и сунул по-быстрому их себе в карман. И теперь эти кольца, скорее всего, лежат в витрине какой-нибудь скупки на Левингстон, подумала я. Возможно, раньше от таких мыслей я пришла бы в бешенство, но тогда мне было все равно. Я чувствовала себя примерно так же, как тогда в то утро, когда очнулась за рулем мерседеса — мое существо было полно осознанием полного покоя и мира. Никаких незнакомцев; никаких незнакомцев; никаких незнакомцев никогда не было и нет. Просто нечистый на руку коп оглянулся через плечо, чтобы убедиться в том, что на горизонте пусто и, хоп- хлоп, сунул парочку колец себе в карман. Что касается самих колец, то ни тогда, ни теперь меня не тревожила их судьба. В последние несколько месяцев я все больше и больше прихожу к убеждению, что только закон не позволяет людям протыкать кольцами нос, в результате чего их приходится носить на пальцах. Ну да ладно: утро быстро превратилось в день, а день сегодня такой стремительный, что о бабьих бедах просто нет времени болтать. Настала пора поговорить о Раймонде Эндрю Джуберте.
Откинувшись на спинку кресла, Джесси прикурила новую сигарету, едва ли замечая, что кончик ее языка щиплет от oepehga{rj` никотина во рту, что ее голова раскалывается от боли, а почки во весь голос выражают свой протест относительно этого марафона за клавиатурой Мака. В доме царила мертвая тишина — тот тип тишины, которая наступает, когда маленькая миссис Меган Лэндис выбирается на прогулку в ближайший супермаркет или химчистку. Сегодня Меган почти не пыталась оттащить ее от экрана монитора, что удивляло. Это могло свидетельствовать о том, что ругань с хозяйкой Мэгги стала воспринимать как напрасную трату сил. Не буду мешать ей сходить с ума по-своему, решила мудрая Мэгги. Может, когда он выдохнется, ей наконец полегчает. Ведь, в конце концов, служба в этом доме для Мэгги всего лишь работа. Подумав так, Джесси почувствовала, как в сердце ее кольнула маленькая обидная иголка.
Над головой у нее заскрипели доски. Джесси замерла с сигаретой в руке. Он вернулся! — пронзительно выкрикнула Женушка. Ой, Джесси, он вернулся!
Женушка ошибалась. Глаза Джесси переместились на узкое лицо, глядящее на нее с газетной вырезки, пришпиленной на стену кнопкой с пластиковой головкой и подумала: Ведь мы с тобой точно знаем, где ты находишься, верно? Уж я-то точно знаю!
Она знала, но часть ее сознания продолжала стоять на своем, а именно в том, что он безо всякого труда может появиться в ее доме в любое время — нет, не он, а оно, космический ковбой, искатель любви, возвращается к своей невесте, чтобы завершить обручение. Все, чего оно дожидается, это чтобы в доме наконец стало пусто и если она вдруг решится снять трубку с телефона, стоящего на углу стола, то ничего не услышит, никакого гудка, телефон будет мертв словно кусок камня, точно так же как был мертв телефон в ее приозерном домике, когда она сняла с него трубку.
Твой дружок Брендон может лыбиться сколько захочет, но мы-то знаем всю правду, верно, Джесси?
Внезапно она резко вскинула здоровую руку, схватила с телефона трубку и быстро приложила ее к уху. И услышала успокоительный сигнал зуммера. Положила трубку обратно на рычаг. Странная, невеселая улыбка, поднялась в углах ее губ.
Да, я именно об этом подумала, сволочь. Чтобы там не удумала в моей голове Женушка и остальные леди, Тыковка и я отлично знаем, что прямо сейчас на тебе одет оранжевый комбинезон и находишься ты в окружной тюрьме, в одной из одиночек — в одной из тех, что расположены в конце старого крыла, так
