вместо меня сожжешь. Только чтоб ни-ни! братья, мать – ни словечка! Клянись! Я и поклялся. Думал: блажит старик, бредит. А наутро он исчез.
– Кто?
– Отец. Твой дед. Захожу – в покоях ни души. Туда, сюда – пусто! А он ведь и ходить-то сам не мог... Хотел тревогу поднять, и тут меня словно обухом: клятва! Отец если чего хотел... все по его хотенью складывалось. Пошел я, рабу одному сунул ножик в брюхо. После сказал: в лес раб ушел, волкам достался. Никто не хватился, не до того было. Отнес тело в отцовские покои, в покрывало завернул, чтоб не узнали... на лицо – маску. Золотую. Его и сожгли. Не ходи в толос, Одиссей. Не дед твой там лежит.
– А... а с дедом что? Куда он-то делся?! Может... может, жив еще?! – детская, отчаянная надежда вспыхнула, чтобы задымить и погаснуть, наткнувшись на угрюмый взгляд дядюшки из-под насупленных бровей.
– Вряд ли. Есть тут обрыв, неподалеку... На другой день приметил: птицы там кружат. Стервятники, воронье. Спустился. Не скажу, что уверен – птицы мало что оставили; но больше некому.
Самый Толстый замолчал. Ссутулился, медленно побрел прочь.
Я догнал его, тронул за могучее плечо.
– Спасибо. Только... дядя, ты ведь клялся?!
– Клялся. Отец сказал: 'Ни братьям, ни матери'. А ты не брат мне. Не мать. Племянник ты...
И тогда я впервые понял, что передо мной действительно сын Автолика. Наследник Волка-Одиночки, с ловкостью умевшего обходить клятвы, не нарушая их. Мой Старик стоял рядом; смотрел в спину Самому Толстому.
С гордостью смотрел.
Но я уже знал: есть мысли не для живых.
Особенно когда живых ждет война.
...весна и война. Два коня в упряжке. Две звезды: синяя и зеленая. Колышется под ветром море обновленной листвы; далек день, когда опадать листьям древесным на землю, возвращать приданое: золото и багрец, смертную прелесть. Буйство лазури над головой будоражит кровь. Алую кровь, с легкой, серебристой примесью. Весна – время жизни, любви и безумства. Война – время смерти, ненависти и... безумства. Я должен успеть.
Быстрее! еще быстрее!
Спасибо тебе, дядя Алким, за твою науку. Не рыжему басилею, юнцу с козьего острова, тягаться с бессмертными богами в открытой битве. Я не Геракл, не Беллерофонт, чтобы встать против Олимпа: сила на силу. Ты был прав, хромой наставник: интриги и хитрость, подкуп и подлость, хорошо подвешенный язык и звонкое золото зачастую оказываются полезнее бронзы. Я хорошо усвоил твои уроки, дядя Алким?!
Почему ты молчишь?!
Рвутся вперед кони. Гремит, подпрыгивая на ухабах, колесница. Гремят мысли, подпрыгивают и гаснут, в такт ударам копыт. Все, о чем думалось в бессонные ночи, когда я скрипел зубами на смятом ложе, проклиная искалеченную ногу, не позволяющую немедленно мчаться в Микены.
Спарта. Встают на дыбы драконы-женихи, готовые терзать друг друга. Неумолим бич, злы крылья Немезиды. Бурлит в крови серебристый ихор, жаждет отворить темницу смертных жил, вернуться на Олимп. Понадобилось всего несколько слов. Единственно верных и единственно возможных слов, в нужное время и в нужном месте. И безумство резни вывернулось наизнанку, став безумством попойки.
Дядя Алким! папа! я смогу!
'...но боги!..'
– Ну и что? А в Спарте – не они?!
'Глубокоуважаемые не повторяют ошибок...'
– Должен же я оправдывать свое имя? И если не я – то кто? Подставить горло под нож? никогда!
'Тогда воспользуйся мудрым советом: отсидись дома! Пусть Глубокоуважаемые забудут о тебе, хотя бы на время...'
– Это не выход. Это отсрочка...
В последнем я был прав. А в остальном... В одну реку не входят дважды. Дядя Алким, не твои наставления кипели в моей крови – он, серебристый ихор Глубокоуважаемых. Пенился, толкал бросить вызов небесам, преградить дорогу: пусть не с мечом в руках – со словом в устах; не важно!
Один против неба.
Я хотел действовать, как человек, а вел себя, как герой. Смешной, обреченный герой, которого не надо даже бить молнией или топить в бурном море, ибо он сам с радостью идет в расставленную ему ловушку...
Крисская гавань. 'Пенелопа' ждет на берегу, на ясеневых катках, надежно подпертая брусьями из бука.
– Корабль на воду! Поднять паруса! Идем в Арголидский залив!
Как поспели за мной Эвмей с собакой – до сих пор диву даюсь. Прочие отстали.
