Задираю голову.
Там, на крепостной стене – колесница пройдет, не качнется! – стоят двое. О чем-то говорят. Спорят. Вот замолчали, отвернулись друг от друга; как по команде уставились вдаль. Разные; непохожие. Лишь имена общим эхом: Диомед Тидид и Паламед Навплид.
Два давнишних идеала моей жизни.
Политик, боец, сын бойца, синеглазый ванакт Аргоса, из которого, наверное, получился бы прекрасный бог – и умница, торговец, сын торговца, пухлый донатор храмов, способный продать друга и купить врага; думаю, из моего эвбейского шурина бог получился бы не худший. Вспомнилось: не было на совете ястреба когтистей, чем Паламед. Только и слышали: война. С улыбочкой, причмокивая, едва не облизываясь – медовым оно было для Паламеда, это слово. Эвбеец привык закладывать храмы; сейчас он закладывал великий храм Арею, Пагубе Смертных. Фундамент из доводов, более несокрушимых, чем стены Микен: если мы не пойдем на восток, неизбежно перегрыземся друг с другом, обид прощать нельзя, руинами Трои начнется вселенская держава Пелопидов – от блаженных эфиопов до ледяных гипербореев!
Жаль, я не умею складывать доводы. Ставить на них казенные печати. Превращать в знаки, величины; в 'деньги'. Сейчас мне кажется: сложись моя жизнь иначе, я мог бы стать одним из них. Или Диомедом, или Паламедом: правитель? торговец? Воплотив идеал. Не сложилось; не стал. Вырос Одиссеем, безумным рыжим бродягой. Серединкой на половинку. Ну и ладно.
– О чем думаешь?
Рядом – Паламед. Там, на стене, по-прежнему глядит вдаль синеглазый ванакт Аргоса, а эвбеец спустился. Вот он: пухлые пальцы унизаны перстнями, вьются кольца бороды. Приветливая улыбка. Открытый взгляд. Готовность расхохотаться в ответ на удачную шутку. Сейчас он очень похож на своего отца, каким мне запомнился Навплий на Итаке, пять лет назад.
А я? я похож на своего отца?
– Ты похож на своего отца, – улыбается Паламед.
Молчу. Мне приятно слышать его слова, но я молчу.
– Завтра вы отплываете. Ты уже знаешь? – с вами поедет молодой Акамант-афинянин. Сын богоравного Тезея и Федры-критянки. Красивый парень. Что-то вроде нашего, ахейского Париса. Гляди, чтоб он не увез в отместку какую-нибудь троянскую Елену...
Молчу. Мне все равно: поедет с нами сын богоравного Тезея или нет. Пусть едет. Даже если он вдруг закричит 'Кабан!' и попытается прирезать меня по дороге – пусть. Ты внимательно смотришь мне в лицо, шурин? В твоих добрых, понимающих глазах – сочувствие? Лишние слова, пустое сотрясение эфира – не для нас с тобой. Каждый знает, что каждый знает, что... и так далее. Но завтра я отплываю в посольство, а ты остаешься. Я тоже сочувствую тебе, мой дорогой Паламед. Потому что ты будешь ждать, а я – делать.
– Плоской нам мнится земля, – вдруг произносит Паламед вполголоса, разом охрипнув. – Плоской нам мнится земля, меднокованным кажется небо...
Молчу. Молчит и он. Напряженно, мучительно. Чего ты ждешь от меня, Паламед? ответа? какого?! Ты ведь ждешь, я вижу... Странные слова. От них пахнет яблоками. Наконец не выдерживаю:
– Ну и что?
Глупости, конечно. Мог бы высказаться поумнее. Удивиться. Отпустить шутку. Удачную. Увы, вместо остроумного, изящного, уместного ответа – 'ну и что?' Речи, как снежная буря, из уст у него устремлялись...
Паламед ждет. Словно я до сих пор молчу. Словно вместо единственно возможного отклика брякнул несусветную чушь. Жрец воззвал к неофиту во время мистерий, а тот взамен положенного гимна ринулся плясать наподобие пьяного сатира. Мне кажется: я – борец, которого перед схваткой натирают маслом. Такие у Паламеда становятся глазки: липкие, масляные!.. шарят по телу...
Не дождавшись, эвбеец нервно хрустит пальцами (блеск самоцветов на кольцах!). Роняет, отвернувшись:
– Это не в твоем духе.
Молчу.
– Это не в твоем духе, – повторяет он. – Играть с козами в войну, отводя глаза; стрелять без промаха, не целясь; лживо хромая, уходить из-под удара; летать над волнами, оказываясь там, где ждут меньше всего... Сердить богов, барахтаясь острым камешком в сандалии. Вот что значит – Одиссей, сын Лаэрта.
Молчу. Лаэрт-Садовник, ты научил сына великому искусству. Когда не понимаешь игры собеседника, молчи – твое молчание расценят, как тонкий расчет.
И попытаются заполнить паузу словами. Вот как сейчас:
– А спасать мир... Нет, случайно, мимоходом! – но мчаться, спешить, самому набиваться! Ты полагаешь, что в силах, ухватившись обеими руками, притянуть небо к земле? Сделать алым серебро в наших жилах?
Молчать все труднее. Он тоже мастер пауз, мой проницательный шурин. Он умен и предусмотрителен, множество храмов возведены на его средства: Волчье капище в Аргосе, тиринфский храм Посейдона- Черногривого, жертвенник Афродиты-Любезной у феспротов, критские алтари Громовержца и Тихой Гестии...
Почему ты не приехал на сватовство в Спарту, мой Паламед? Почему спросил про небо и землю? про камешек?! про серебро в нашей крови?! Мы оба знаем, да? или ты знаешь много больше?!
Ответы – убийцы вопросов.
