'Пойди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что'. Телемаху не хватало слов, чтобы объяснить приятелю истинный смысл игры; он подпрыгивал на месте, размахивал руками и временами спрашивал, жадно заглядывая в глаза:
– Ты видишь? видишь?!
Одиссей хотел было сообщить, что все он вокруг прекрасно видит, и нечего, мол... Не сообщил. Промолчал. Вместо этого внимательно огляделся, цепляясь взглядом за каждую мелочь, по его мнению, способную оказаться необычной или хотя бы достойной внимания.
Как и следовало ожидать, ничего особенного не обнаружил.
– Эх ты! – возмутился Телемах, показав Одиссею язык. – Выпятился он... Ты что, на маму точно так же смотришь?
При чем здесь мама, Одиссей не понял.
– Эх ты! – повторил Телемах. – Дурила... Смотри еще раз. Вот что ты сейчас видишь?
– Море вижу. Бухту. Тебя, вредного, вижу.
– Еще!
– Камни вижу. Скалу. В скале грот есть, я там бывал.
– Ну и как? – туманно осведомился Телемах.
– Что – 'как'?
– Тебе в гроте понравилось?
– Ну... – задумался мальчишка. – Понравилось! Я еще представил, будто это пещера на Крите, где младенчик Зевс от своего отца-богоеда прятался! Вроде бы, темно, а едва солнце снаружи выглянет – блики по стенам пляшут, играют... Красиво!
– Ты любишь Грот Наяд?
Вот уж спросил, так спросил, кучерявый!..
– Н-не знаю... люблю, наверное...
Далеко Разящий обидно передразнил:
– Наверное! Все у него – наверное! А нужно – наверняка! Думай! Сердцем думай!..
Одиссей честно попытался. Зажмурил глаза, вспоминая: вот он впервые входит в Грот Наяд. Рябой Эвмей с Эвриклеей остались позади, они рядом, но в то же время далеко, не здесь! Он наедине с весельем солнечных бликов, играющих на стенах в пятнашки, наедине с темнотой, прячущейся в глубине; но темнота лишь притворяется страшной, а за спиной ласково нашептывает прибой вечное: 'Шшшли-пришшшли- вышшшли! шшшли-пришшшли...' – мир замкнулся привычным яйцом, центром которого был рыжий мальчишка, Грот Наяд ощутился частью этого яйца, частью
– Да! Люблю!
...когда Одиссей очнулся, поспешно открыв глаза, то с удивлением обнаружил: оказывается, он уже не стоит на месте, а идет. В обход скалы, к другому краю Безымянной бухты.
– Эх ты! – в третий раз крикнул Далеко Разящий. Но сейчас в его крике не было ничего обидного; напротив, этот крик был вовремя подставленным плечом. – Зачем остановился?! ведь получилось! Получилось!!! А зажмуриваться не обязательно...
Во второй раз волнующее чувство возникло быстрее, и Одиссей уверенно зашагал туда, куда мягко влекла его теплая волна любви к Гроту Наяд. Он словно был внутри грота, просто ему недоставало какой-то малой капельки; прикоснулся к чуду, увидел тайну краем глаза, не успев охватить целиком – и теперь недостающая часть звала его к себе.
Он шел на зов.
Оказывается, любить – это очень просто...
Вход открылся сам собой: вот только что кругом беспорядочно громоздились крутобокие валуны – а вот они расступились, и Одиссей даже не сразу понял, что он внутри грота.
Только с другой стороны!
Он стоял по колено в воде, забыв снять сандалии, зачарованно глядя на известковые сосульки сталактитов, свешивающиеся с купола-свода; слушал звонкую капель, и капли вспыхивали золотыми искорками в лучах предзакатного солнца...
– Вот это да!.. – только и смог выдохнуть рыжий. Здесь было не просто красиво – здесь... Нет, ему не удалось облечь в слова переполнявшие сердце чувства. На краткий миг показалось: из воды тянутся прозрачные пенные фигуры... изгиб бедра, прихотливо изогнутое запястье! – но тут, в самый неподходящий момент, снаружи донеслось давно ставшее привычным:
– Одиссе-е-ей! Ты где, маленький хозяин? Одиссе-е-ей!
Легко убить очарование.
Крикни погромче, и конец.
Однако мальчик, как ни странно, ничуть не обиделся на позвавшую его няню. Сейчас он любил все вокруг: грот с его веселой капелью и призраками пенных дев, предзакатное солнце, морской берег, своего друга Телемаха, няню, отца, мать, веселого Эвмея, драчливого Эврилоха, дядю Алкима с его больной ногой...
