На ум пришли нянины сказки, где герои неслись с края на край Ойкумены через таинственные Дромосы – коридоры богов, открывающиеся только по велению бессмертных.
– Это Дромос, да? – и, видя недоуменное лицо Телемаха. – Ну, тайный ход?
– Нет, – Далеко Разящий внезапно снова обиделся; впрочем, остыл он еще быстрее, грустно улыбнувшись про себя. – Здесь нет Дромоса. Тайные ходы нужны, когда не любишь. Тогда ломишься силой, подкрадываешься со спины или идешь в обход. Когда любишь, просто идешь. Навстречу; без тайны.
Он потер висок, словно у него вдруг заболела голова, и пообещал:
– Мы сюда еще придем.
Далеко Разящий сдержал слово.
Одиссей никогда раньше не заходил в Грот Наяд после заката, да еще с этой стороны. Остановился перед черным зевом входа в нерешительности. Одно дело являться сюда вместе с Далеко Разящим, и совсем другое – притащиться одному среди ночи! Вот если бы к нему домой так, без спросу, ввалились – ему бы понравилось?
– Радуйся, Сердящий Богов!
От неожиданности рыжий подросток вздрогнул; резко обернулся.
Смех был продолжением приветствия.
Кучерявый Телемах – помяни, и появится! – любил внезапность. Да и сам Одиссей достаточно вырос, чтобы однажды напрямую спросить:
– Ты бог?
Ответ был такой же прямой и очень серьезный:
– Нет.
Больше они к этой теме не возвращались.
Врать Далеко Разящий не умел.
– Радуйся, Далеко Разящий! Я вот как раз думаю: зайти, или не стоит?
За прошедшие годы Телемах вырос, вытянулся; сейчас он был почти на голову выше коренастого Одиссея. В серебристом блеске звезд черты Далеко Разящего странно заострились и смотрелись сейчас неправдоподобно четко и...
Одухотворенно, что ли?
Телемах весело тряхнул буйными кудрями – и наваждение исчезло: характер у Одиссеева друга оставался родом из детства: озорной и нарочито таинственный.
– А что тут думать? Пошли! Сегодня Ночь Игры!.. Наяды не будут против.
Откуда Телемаху известно, что наяды не будут против, и что за Игра предстоит, – этого Одиссей спрашивать не стал. Просто зашлепал по мелкой, на удивление теплой для этого сезона воде вслед за другом.
В гроте клубилась почти осязаемая тьма, но она не казалась промозглой, сырой или зловещей. Редкие блики лунного света у входа и падающие с потолка капли, время от времени взблескивая в золотой паутине, лишь подчеркивали темноту, не разгоняя ее. Тьма вкрадчиво нашептывала в уши разные пустяки, ласкалась, заигрывала, весело смеялась знакомой капелью – пожалуй, ночью здесь было не хуже, чем днем!
Лучше!
– Я знал, что тебе понравится, – шепнул, останавливаясь, Телемах. Одиссей тоже остановился. Неужели наяды сейчас явятся им?! Да еще и примут в Игру?!
– Помнишь, ты хотел пострелять в темноте, на звук?
– Конечно!
– Самое время. Доставай лук. Это и будет Игра – вернее, часть ее.
Одиссей кивнул, не сомневаясь, что Далеко Разящий прекрасно видит его в темноте. Затем протянул руку и привычно напряг ладонь, медленно сводя пальцы, ставшие вдруг слегка влажными.
Мгновение – и в его руке возник лук.
Мне было восемь лет, когда мы с Телемахом впервые стащили мой лук из кладовой, где он хранился. Дверь в кладовую висела не на ременных, а на бронзовых петлях, и запиралась не на щеколду, как большинство дверей в басилейском доме (многие и на щеколду-то не запирались!), а на два засова и самый настоящий замок, который открывался медным ключом.
В общем, неприступная твердыня. Надо было или украсть сначала ключ (я даже не знал, где папа его прячет, а спросить – боязно), или...
Мы выбрали второе 'или'.
Как ни странно, малолетние взломщики вполне преуспели в своем деле. При помощи няниной заколки и обломка ножа без рукояти крепость пала, и вожделенный лук (заодно с полупустым колчаном) оказался в руках двух сорванцов.
Стрелять было решено в саду. В дальнем его конце, у стены, куда редко кто забирался. Еще по дороге, остановившись, я попытался натянуть на лук тетиву.
Тщетно!
