– А что говорят воробьи? – поинтересовался Одиссей.
Ему внезапно захотелось, чтобы воробьи посулили им с Калхантом – по всему видать, прекрасным человеком! – гору военных подвигов и память поколений.
– Чирикают, тупицы, – Калхант мигом развеял мираж. – Жрать хотят. Воробей – птица глупая. Ни один уважающий себя птицегадатель не опустится до гадания по воробьям. Орел, голубь, ласточка, наконец – но воробей?!
И сразу, без перехода, бросив изучать небеса:
– Я еду из Ализии в обильный благочестивыми людьми Астак, куда меня пригласили для прорицания воли Деметры-Фесмофоры[42]. Городишко, надо сказать, так себе, но дороги прорицателя в руках богов. Если нам по пути, могу подвезти.
У прорицателя оказались чудные глаза: совиные. Россыпь искр, желтое на сером. И черные иглы зрачков – навылет. Такому филину не с Аполлоном – с Афиной-Совой в родстве состоять.
Счастливый случай? совпадение?!
Дважды упрашивать Одиссея не пришлось. Рассыпавшись в благодарностях, он не без опаски вскарабкался на колесницу – гогот солдат резанул по сердцу; спустя мгновение процессия тронулась дальше.
Аргус трусил обычной рысцой, время от времени беззвучно разевая пасть на кобыл. Хозяина везете, дуры! бога живого! – а ну, без глупостей!..
Привал застал их возле речушки, грозившей со временем превратиться в откровенное болото. Встреченный на берегу рыбак живо согласился обменять дневной улов на бронзовое запястье; Калхант же заметил, что людям благородного происхождения есть рыбу зазорно.
Вручил десятнику еще одно запястье – широкое, в виде рифленой полосы – и послал за рыбаком в селение: сменять на двух-трех овец. Кстати, девушка тоже исчезла чуть погодя, забыв вернуться к трапезе.
Девичья память – короткая.
Одиссей, искренне желая быть полезным, предложил свои услуги в походе за овцами или чистке рыбы, но прорицатель еще раз заявил о достоинстве людей благородного происхождения. И рыжий, – в придачу красный, как рак, от слов Калханта – пошел собирать хворост для костра.
Такую кучу припер – солдаты только диву давались, охая.
Насытившись, решили сразу в путь не трогаться. Толкование воли Деметры вполне могло обождать лишних полдня, ибо плодородие, в отличие от войны или, скажем, мора – вещь долгая, торопливости отнюдь не приветствующая.
Ковырялись в зубах.
Говорили о всяком.
Просили Калханта предсказать судьбу; тот отговаривался усталостью и отсутствием подходящих птиц.
Вспомнили о сидонском корабле с грузом благовоний, которого ждали, не дождались, в ализийской гавани.
– Решили бурю не испытывать, – глубокомысленно заявил бельмастый детина, получасом раньше на спор разгрызший баранью кость едва ли не быстрее Аргуса. – Небось, в левкадийских бухтах отсиживаются.
– Или на дне, – возразил один из солдат, зевая. – Мне верный человек шепнул на ушко: вонючие сидонцы десятину с 'пенного сбора' зажали. Вот и топят их нынче почем зря.
– Врешь!
– Иди ты! Говорю ж: десятину. Выходит, без Лаэрта-Пирата здесь не обошлось. Знаешь, как на Итаке детишки считалки считают? Шел кораблик мимо моря, нахлебался вдоволь горя, раз-два-три-четыре-пять, я иду на дно пускать... кто не спрятался, я не виноват!
Никакой такой считалки Одиссей слыхом не слыхивал. Разморенный сытной пищей, он чуть было вовсе не пропустил замечание о Лаэрте-Пирате мимо ушей. А когда понял – приподнялся, раскрыл рот, чтобы обложить солдатика на чем свет стоит. Ишь, скотина! и как только язык повернулся?!
Но увидел: прорицатель сам решил вмешаться.
Сейчас, небось, покажет болтунам!
– Не знаю, как там дети считают, – благодушно сообщил Калхант, закидывая руки за голову и потягиваясь всем телом. – Но шелест листьев на ясене вещает мне: сидонский корабль покамест цел. И если 'пенный сбор' вовремя и целиком поступит куда надо, Ализия скоро вдохнет аромат благовоний. А Лаэрт- Садовник еще раз напомнит мореходам, – слава Посейдону, Колебателю Тверди! – чья волна круче.
– С-а-адовник! – насмешливо протянул бельмастый. – А почему 'Садовник', ежели он – Пират?
Калхант рассмеялся:
– Потому что сажает. В мешок да в воду. Глядишь, лет через сто прорастешь пеной...
Больше ничего прорицатель сказать не успел. И птицы ему самому намекнуть опоздали, и листья невпопад прошелестели. Забыло будущее открыться – с неприятностями, с ними вечно так.
Приложился кулак к скуле.
Опрокинул Калханта, Аполлонова внука, в беспамятство.
...чья-то усатая рожа.
