перстенек лишь раз в году, в день смерти деда. Перстень был простым, медным, без самоцветов; зато на нем был искусно вырезан волчий профиль – личный знак Автолика, Волка-Одиночки. Одиссей взял украшение на память сразу о двоих: о маме с дедушкой.
А еще – как залог возвращения.
– ...ай, лодку продаешь? Тут думать надо. Братана кликнуть... Ай, небось, за свое корыто дорого спросишь? У нас, бедных людей, и не найдется столько?
Похоже, Дубинщик издевался.
– Еды возьму, – постепенно закипая, ответил Одиссей ледяным тоном. – Сколько унесу. И вина бурдюк. Лодка того стоит.
– Ай, Левкон, беги сюда! Герой лодку продает! Торговаться будем!
– Лодка? – из зарослей ракитника возникла другая ряшка, точное подобие первой. – На кой нам лодка? Ежели приплатит, тогда ой!.. тогда возьмем. Сандалии пусть докладывает. И котомку.
Левкон стал с завидной резвостью спускаться вниз, а у Одиссея закололо в крестце. Дурное предчувствие. Наверное, сон про Тезея оказался вещим...
– Ты, Левкоша, не гоношись! – Дубинщик расхохотался, мимоходом щелкнув себя по медной капельке, висевшей в мохнатом ухе. – Ай, славная лодка у парня. И сам парняга славный. Герой! За его посудину трех барашков – мало будет! Только ай! куда герою с бараном на плечах идти?
Одиссей представил себя в походе с бараном на плечах.
Кивнул, соглашаясь.
– Ай, ты гость или не гость? Пошли, обедать будем! На сытое брюхо торговаться сподручнее...
Подбежавший Левкон, перехватив взгляд Дубинщика, закивал так, что стало страшно: оторвется башка, покатится в воду! Это, наверное, потому, что у самого Левкона серьги нету...
Братья-пастухи оказались милейшими людьми. Хоть зови их переехать на Итаку! Без лишних вопросов, они накормили до отвала и Одиссея, и Аргуса (последнее было истинным подвигом!), наполнили бурдюк вкуснейшим вином, заодно всучили круг овечьей брынзы – в итоге Одиссеева котомка раздулась до неприличия.
Впридачу 'ай! ой! юному герою!' была едва ли не насильно вручена оловянная цепочка с кулоном из агата. Дескать, за такую хорошую лодку сколько ни дай, все мало...
Левкон самолично проводил юношу до уходившей в гору тропинки, показав нужное направление – и вскоре Одиссей с псом выбрались на наезженную дорогу.
...А еще спустя полчаса за спиной послышался мерный топот и скрип колес.
Одиссей потеснился к обочине, уступая дорогу процессии. Нога соскользнула в рытвину, подол плаща разом намок от обильных брызг. Проклиная собственную неуклюжесть, рыжий юноша уставился в землю, надеясь, что чужие насмешки минуют его.
Стук копыт приблизился.
Замедлился.
Остановился рядом.
– Радуйся, достойный путник!
Бдительный Аргус заступил хозяина. Горло собаки напряглось, и легкое, еле слышное сипение, напоминающее скорее гадючий шип, вырвалось наружу. Всякий, знающий Аргуса не понаслышке, понял бы намек; а не знающий понял бы тоже, едва увидев вздернутую губу пса, из-под которой сверкали убедительные доводы в пользу миролюбия.
– Тихо, Аргус! тихо! свои...
Одиссей поднял взгляд. Напротив стояла колесница, запряженная двумя смирными кобылками. И лицо колесничего – рослого мужчины средних лет, одетого не столько богато, сколько опрятно – дышало приветливостью. Обладай рыжий проницательностью, приходящей с годами, он бы отметил: резкие складки у рта колесничего, трепет крыльев плоского, утиного носа – все это выдавало человека гордого и честолюбивого, обладающего властью, пределы которой никогда не казались ее обладателю достаточными.
Сейчас колесничий смотрел не на путника с собакой, и даже не вперед, на дорогу, а в мутное небо. Туда, где вились чернобокие ласточки, шумно бранясь с оголтелыми жуликами-воробьями.
– Воистину свои, благородный юноша. Я Калхант-троянец. Прорицатель, внук Аполлона, – представился колесничий с тайным удовольствием. Видимо, собственное имя было ему по душе.
Одиссей еще отметил: имя отца Калхант назвать забыл. Или не захотел. Ну что ж, вежливость за вежливость.
– Меня зовут Одиссеем, о мудрый прорицатель Калхант. Просто Одиссеем, ни больше, ни меньше.
Позади колесницы скучали солдаты в кожаных доспехах: десятка два. Пластины панцирей сверкали каплями росы, и казалось: доспех каждого взмок от пота. Солдатам была абсолютно безразлична беседа прорицателя со встречным мальчишкой; солдаты жили от привала к привалу. Рядом с ними, и в то же время – особняком, не смешиваясь с мужчинами, стояла высокая девушка, разглядеть которую подробнее у Одиссея не было возможности; впрочем, солдаты также относились к девушке с полным безразличием, даже не глядя в ее сторону.
Девушка слушала беседу с интересом.
– Кружение птиц подсказывает мне, – Калхант поправил жреческий венок из цветов и лавра, продолжая глядеть ввысь, – что наша встреча неслучайна. Как неслучайно все, творящееся под медным куполом небес. Крики ласточек утверждают: наши пути еще не единожды пересекутся. Общие испытания падут на нашу долю, и судьба одного будет часто зависеть от судьбы другого.
