туман, но из-за мутной пелены дождя все равно ничего не видно.
Скоро сдохну.
...К вечеру сквозь завесу дождя проступает серая громада острова. Заскребли камни о днище. Вываливаюсь на прибрежную гальку.
Рядом беззвучно плачет Аргус.
...буря. Настоящая. К счастью, удалось оттащить 'Арго' подальше от ярящихся бурунов. Отсиживаюсь в пещере, жую изюм, изредка выглядывая наружу.
Тошнит.
Аргус пускает слюни, и я кормлю его козлятиной с лепешками.
Старик молчит.
Если это не один из многочисленных безымянных клочков суши, где даже козы не живут – значит, мы на островке Карн.
Бесформенный камень в углу пещеры дышит теплом. Жмусь к нему, будто к старому другу; засыпаю.
Сплю.
...снятся пакости: будто я герой Тезей, иду из родных Трезен в Афины, а мне по дороге каждый встречный – в морду. И Перифет-Дубинщик. И Синид – Сгибатель Сосен. И Прокруст-Мучитель. Даже Минотавр, сбежав сюда из критского лабиринта – в морду.
А я, герой, все иду.
...третий день, как покинул Итаку. Распогодилось; оставляю Карн. Проплыви я в сумерках мимо... даже думать об этом не хочется.
Молюсь своей покровительнице Афине.
...По-прежнему несет на север. Впрочем, грех браниться: умудряюсь вклиниться между Левкадой и Тафом. Тихо. Скалы защищают от ветра.
Ночую на северной оконечности Левкады – чтобы с первыми лучами солнца совершить последний отчаянный рывок.
Вон она, Большая Земля.
Отсюда видно.
Антистрофа-I
Не бесславно ему, защищая отчизну...
'Арго' мягко ткнулся носом в прибрежный песок. И наследник итакийского престола ступил наконец (вернее, скакнул горным козлом!) на Большую Землю, следом за верным Аргусом, воспрявшим духом при виде суши.
Огляделся.
Будто и не уезжал с Итаки. Покладистые с утра волны лениво лижут песок; блестят валуны, заросли ракитника тянутся выше по склону. Листья: охра в крови. Вон пара лодок на берегу сушится...
– Ай, гости! ай, по наши кости!
Сминая ракитник, по склону ссыпался ухмыляющийся дядька в плаще из козьей шкуры: поперек себя шире, ряшка от румянца чуть не треснет. Однако двигался дядька на удивление проворно, напомнив своими повадками Одиссею что-то до боли знакомое...
Опять же, дубина в руке. Знатная штука.
Одиссей тайком прозвал дядьку Дубинщиком, себя же ощутив Тезеем – не из пакостного сна, а настоящим.
– Ай, кто к нам приплыл?!
– Я приплыл, – сообщил рыжий Дубинщику, на всякий случай прихватывая пса за шерсть на загривке. – Радуйся! Где тут у вас дорога на Калидон?
– На Калидон? – дядька завертел головой, словно надеясь высмотреть Калидон прямо отсюда. – А на кой тебе Калидон?
– Нужен, – Одиссей начал испытывать раздражение. – Иду, значит, в эпигоны. Воевать.
Последнее он добавил, чтобы заранее пресечь дальнейшие вопросы.
– Дык ясен пень! куда ж еще идти такому герою! А лодку, выходит, с собой потащишь?
– Зачем? – удивился Одиссей. – Здесь оставлю. До возвращения. Или тебе продам!
Мудрая мысль! Еще сопрут, лодку-то, до возвращения... Много за такую посудину не выручишь, но харч пригодился бы: взятый из дому запас стараниями проглота-Аргуса изрядно истощился.
– Или тебе лодка не нужна? Ты, небось, пастух?
– Пастух, пастух! – заржал Дубинщик сивым мерином. – Сидим тут с братаном, пасем...
Повеяло родиной. Что наши итакийцы, что этот! Словно по-прежнему дома. Вон, и серьга у Дубинщика в ухе знакомая – капелька меди.
Одиссей машинально коснулся своей, железной серьги: отцовского подарка. Кроме нее, из украшений он взял только дешевый перстенек, доставшийся маме в наследство от дедушки Автолика. Мама надевала
