– И все равно не спешишь уезжать? Небось, и ты от Елены без ума?
– Это точно! – голос получился тонкий, сдавленный, будто лепешка в жадной руке. – Глаза б мои на нее не глядели! – слезы, резь под веками... Муть всякая мерещится. Вон, кругом невест хоть завались! Красавицы! Рыженькая тут есть одна... да и ты, например...
Язык, как всегда, поспел впереди ума. С одной стороны, какая девушка обидится, если ее назовут красавицей?! А с другой, когда в твоем присутствии хвалят соперницу...
– Ты правда красивая. И умная. А еще...
– А еще я замужем. И моя семья очень строга и ревнива, – Арсиноя нахмурилась, но, вразрез с собственными словами, придвинулась ближе к парню. – Так ты что, не намерен жениться на Елене?
Похоже, ее это очень удивляло.
– Не-а! – Одиссей весело мотнул головой. – Вот на тебе бы женился ('Или на той, рыженькой!' – мелькнуло поперек). А на ней – фигушки! Лучше яду выпью.
– Так уезжай! чего ждешь? Неужели ты все-таки лишился разума?
– Лишился. С рождения... Понимаешь: смотрю на Елену – а ее тень возьми да встань. Черная, с крыльями, как у нетопыря. Опять же: человек ко мне на улице подошел, поговорить, я гляжу – а за ним тень ребенка волочится. Да и с моей тенью не все...
Одиссей сбился. Потому что в этот самый миг на глаза ему попалась тень Арсинои. Девушка была стройная, худенькая, одного роста с Одиссеем – а тень...
Тень лежала на земле – и рыжего обдало жаром. Дом Геракла, смятое ложе...
Это была
До Одиссея не сразу дошло, что он, оказывается, уже держит Арсиною в объятиях. А куретка ничего не имеет против, напрочь позабыв про мужа и 'строгую семью'.
– Ох, Одиссей...
Дальше ей продолжить не удалось, поскольку целоваться и говорить одновременно не умеют даже боги.
– ...ты так похож на него... на Тидея, отца Диомеда!..
Опять! Деянира говорила то же самое! Они в этой Куретии, что... Однако подумать о чем-либо еще рыжий не успел.
– Извини, мне пора! – с неимоверной поспешностью шепнула ему в ухо Арсиноя и, ужом выскользнув из объятий, исчезла! Рыжий обалдело завертел головой: неужели окончательно рехнулся?! Вот переулок, вот шершавый бок каменной изгороди, тяжелые ветви олив... Вот приближается какой-то бродяга... и тень у бродяги как тень, ничего особенного... а Арсинои нет!
– Богоравный! Богоравный герой! Радость, радость-то какая!..
Бродяга подошел ближе, разом превратившись в старого знакомца. Ну, Ангел! ну, словоблуд! попался!!! Неужели он мою куретку спугнул? В любом случае, самое время припомнить гадкие стишки...
– Это, значит, меня можно счесть скудоумным? Так-то ты спасителя воспеваешь?! в благодарность?
– Обожди, богоравный! – поспешно вскинул руки аэд. – Ты ведь не дослушал дифирамб! Сейчас, сейчас...
Он лихорадочно извлек из заплечного мешка лиру, ударил по струнам:
– Вот! а ты сразу драться! – гордо заявил Ангел.
Сын Лаэрта махнул на аэда рукой:
– Ладно. Считай, выкрутился. Ты лучше вот что мне скажи: девушку не видел? Рядом со мной стояла...
– Нет, богоравный. Она ушла куда-то? Пойти поискать?
Одиссей посмотрел в честные глаза аэда, и понял: правды не добьется. Может, действительно не видел. Может, врет.
Но сегодняшний день встреч не закончился.
– Радуйся, Одиссей, сын Лаэрта! Наконец-то я тебя нашел!
С другого конца переулка бежал запыхавшийся юноша-ровесник – поджарый, загорелый, кожа лоснится, будто маслом намазана. А волосы – соломенная шапка, из-за чего в первый миг юноша показался Одиссею седым. Нет, конечно, просто волосы на солнце выгорели.
– Я Алет, сын Икария. Отец благодарит тебя за спасение чести его дочери Пенелопы и просит быть его гостем! – без запинки выпалил юноша.
'Значит, ее зовут Пенелопа!'
Огонь кудрей, зеленые глаза с золотыми искорками, россыпь веснушек... В груди сладко заныло. А эти охломоны по Елене убиваются! Оглянитесь вокруг, богоравные!..
– Радуйся и ты, Алет, сын Икария. Для меня будет честью посетить дом твоего отца.
