– Ишь! расселся, старый хрыч! Чужой кусок хлеба заедаешь?! Иди отсюда! А то, гляди, зубы пересчитаю!
Сперва я решил: Красавчик взялся за прежнее. Нет, голос другой. Шепелявый, надсадный. Весьма противный, надо сказать.
– О, Арнеон пришел! Дай ему, Арнеончик!
Над филакийцем, блаженно привалившимся к стене дома, сыпал проклятьями настоящий попрошайка. Костист, длинноног: журавль, ради смеха нацепивший грязный хитон. В руках у 'журавля' была суковатая палка.
Нет. Я его не помню.
Наверное, без меня завелся.
– А садись рядом, собрат по несчастью, – добродушно разлепил веки Протесилай. – К чему ссориться? Что нам делить?!
– Делить?! – обернулся попрошайка к
– Так его, Арнеон! Гони!
– Геракл спорит с Антеем!
– Вот потеха! Двое нищебродов объедки не поделили!
– А давайте-ка их стравим? Пусть дерутся! Кто победит – того накормим досыта! А другого в шею!
– Точно! Давайте!
– Ты на кого ставишь?
– Я – на Арнеона.
– И я!
– И я!.. Ир, врежь чужаку!
Похоже, 'Ир' – это было прозвище долговязого Арнеона. От Ириды-Радужной, что ли? Еще один посыльный Глубокоуважаемых?! Интересно, какими-такими деяниями попрошайка ухитрился заслужить свою кличку?
– ...ставлю на гостя.
Память ты, моя память. Нацеди мне в кубок твоей крови: густой, черной. Дай отхлебнуть. Отказываюсь вспомнить? – заставь силой. Ты же видишь: мне все трудней отстраняться. Глядеть на себя сверху, сбоку, снизу. Все меньше хладнокровного – 'он'. Все больше растерзанного – 'я'. Я, я, я...
Одиссей, сын Лаэрта.
Это было вчера. Впрочем, нет. Зеленая звезда застряла в путанице ветвей, ночь давно перешла серединный рубеж. Скоро рассвет. Значит, это было позавчера. Рукой подать. Вот я и тянусь: рукой, душой, беззвучным криком ребенка у предела.
Вот она, на балконе талама: Пенелопа, дочь Икария.
– Ставлю на гостя.
Хорошо, что я не аэд. Хорошо, что забившийся в угол двора Ангел промолчал. Не завел что-нибудь вроде: 'Образ ее просиял той красой несказанной, какою в пламенно-быстрой и в сладостно-томной с Харитами пляске образ Киприды...' Клянусь, я готов был задушить его за любое слово. Только тишина могла стоять между нами. Только дыхание, разделенное на двоих.
Радуйся, рыжая.
Я не знаю, что сказать. Что сделать. Что подумать. Все слова – покой, восторг, упоение, страсть – ложь. Все. Слова. Ложь. Я забыл все слова; я убил все вопросы. Ты изменилась, рыжая. Слегка располнела, став похожей на мою мать. 'Гусиные лапки' в уголках зеленых глаз. Слишком яркая киноварь на губах. Слишком темные тени на веках. Слишком праздничный наряд. Золотые колокольцы в ушах; яшма и топаз на пальцах, впившихся в перила.
Не раздави перила, рыжая.
Не смотри на меня.
Пожалуйста.
– Вот.
Серебряное запястье летит вниз. К ногам Протесилая. Сгустком драгоценного ихора валяется в пыли. Я знаю это запястье.
Рыжая, это я подарил его тебе.
Я, который сейчас годится тебе едва ли не в сыновья.
– Если гость победит, это будет верный знак: недолго дому мужа моего быть разоряемым!
Лицо твое, рыжая, пылает тайным светом. Годы? – пустяк. Ты прекрасна. Ты – дом. Родина. Я никогда не расставался с тобой. Я знаю этот свет.
Имя ему – ненависть.
Мне кажется: не умеющий ненавидеть, я сейчас загораюсь от твоего огня. Не надо, рыжая. Не сожги меня на пороге.
