стрелами.
Жуткая, похожая на звериный оскал усмешка – и в следующее мгновение здоровая рука горца устремляется к луку.
Тетива остервенело визжит, натягиваясь, рука-коготь указательным и средним пальцами вцепляется в бамбуковое веретено с обточеными коленами, сминая оперенье; и две стрелы, одна за другой, уже рвутся в полет.
Вторая сбивает первую у самой цели, как скопа-курара бьет верткую казарку, не дав вонзиться в лицо деревянного идола.
Ты видишь это.
Невероятным усилием Карне все же удается вырваться из вязкой глубины кошмара, и со звериным рычанием он выныривает на поверхность яви.
Но что это?!
Мара длится?!
Плетеная дверь хижины распахнута настежь. Экалавьи рядом нет – и, самое главное, никуда не исчез знакомый звон в ушах, а тело… тело тверже гранита, и кровь гулко бьется в естественные латы изнутри, словно пытаясь вырваться на волю.
Что происходит?!
Очертания предметов странно размазываются, когда Карна делает шаг к двери; он даже не успевает заметить, как оказывается снаружи.
Экалавья поднимает взгляд и застывает, восхищенно моргая заслезившимися глазами: к нему идет божество! Сверкающий гигант, на которого больно смотреть. От сына возницы исходит алое сияние, окутывая его мерцающим плащом поверх алмазного панциря, и кажется в тот миг нишадцу: ничто в Трехмирье не в силах сокрушить бешеного витязя! Вот сейчас, сейчас мститель бросится вслед за Наставником Дроной и беловолосым Арджуной, догонит, разорвет на части голыми руками – в отмщение за его, Экалавьи, отрубленный палец.
– Не надо, Карна! Пощади их! – шепчет горец, молитвенно складывая ладони передо лбом, и шепот его громовыми раскатами отзывается в воспаленном мозгу Карны.
Сутин сын останавливается. Кровавая пелена перед глазами мало-помалу редеет, мара превращается в деревья, вчерашнее кострище, кусты олеандра на краю поляны… и отступает комариный звон в ушах, забивается в нору под сводами черепа – чтобы вернуться в другой раз.
Со стороны Экалавья видит: исподволь гаснет ореол вокруг Карны, тускнеет и истончается, нитями татуировки втягиваясь в кожу, чудесный доспех, и неохотно унимается биение багрового пламени в серьгах друга.
– Покажи руку! – хрипло выдыхает Карна. – Покажи!
– Не надо…
– Так это был не сон?! Пишач сожри твою правильность, нишадец! Ведь ты же всю жизнь мечтал… Думаешь, ты всего лишь палец отрезал?! Ты мечту свою, веру свою – ножом! Надо было плюнуть в глаза этому…
– Ты заблуждаешься, друг мой, – тихо звенит металл в голосе нишадца, и сын возницы осекается. – Я не резал свою мечту ножом. Я лишь исполнил волю Учителя. Да, в какой-то момент я, подобно тебе, едва не поддался гневу и возмущению – но вовремя понял, что Учитель прав. К тому же он ошибся.
– Как это: прав – и ошибся? – боль и недоумение, недоумение и боль.
– Он был прав, требуя у меня плату за обучение. Ведь два года назад он дал мне один урок? Дал. Тогда Дрона велел мне уйти, но не сказал вслед: 'Ты не мой ученик!' или 'Я не твой Учитель!'. Да и ты, Карна, делился со мной наукой именно Наставника Дроны, а не чьей-нибудь! Я сам назвал Дрону своим Гуру! – никто меня за язык не тянул. И сам пообещал: 'Я отдам тебе все, что ты пожелаешь!' Он пожелал мой палец. Имея на это полное право. А я, как ученик, должен был отдать ему требуемое. Я отдал.
– Зря, – буркнул Карна, остывая: рассуждения горца гасили пыл, словно ливень – лесной пожар. – Ох, зря… Но в чем тогда Дрона ошибся?
– А вот в чем!
Экалавья улыбнулся прежней улыбкой, и вновь подхватил с земли лук. Залихватски присвистнула стрела, и взлетевший над травой мотылек исчез, словно склеванный невиданной птицей.
Увы, сутин сын видел, чего стоил нишадцу этот подвиг. Кого ты хочешь обмануть, друг мой… меня, ученика проклятого Брахмана-из-Ларца?!
– Мечту нельзя отрезать, друг мой, – нишадец невольно поморщился от дергающей боли, что пронзила его руку во время выстрела. – Мечта, как и свобода, не снаружи, а внутри. Я свободный человек, и мой поступок – поступок свободного человека. Мы в свое время говорили с тобой об этом.
– Да уж, говорили! – вновь окрысился на упрямого горца сутин сын. – Теперь я вижу, в чем состоит твоя 'внутренняя свобода': разрезать себя на части в угоду этому… этому…
– Гуру. Этому великому Гуру. Ответь мне, Карна: ты бы на моем месте поступил иначе?
– Я?! Да я… я… я бы ему…
– Не торопись. Подумай как следует.
– Да что тут…
Но память извернулась, подобно умелому борцу, и лавиной обрушилась на юношу изнутри.
Вот сейчас полированный металл отзовется, из руки царственного махаратхи вырвется смертоносная булава – и ты упадешь на мягкую зеленую траву, ударишься оземь размозженной головой и не почувствуешь боли…
