Ну и что?!
Удача… удача любит смелых!
Тогда он готов был пожертвовать не то что пальцем – жизнью! – лишь бы отец с царственным Слепцом выиграли состязания. Если вдуматься: зачем?! Ну, оказался бы раджа вторым или третьим, отослал бы отца обратно в Чампу – ничего бы с раджой не сделалось, а они с семьей жили бы себе спокойно и по сей день в родном городке. Рисковать жизнью – ради чего?!
Что двигало глупым мальчишкой?
Гордость?
Упрямство?
Долг, самое банальное и властное из чувств?
Все вместе?
Карна не сознавал, что уже стоит перед статуей Наставника Дроны, впившись взглядом в косо стесанные скулы Учителя. В ушах вновь звенели тучи комаров, серьги пульсировали кровавыми углями костра, а сквозь кожу проступали сверкающие латы.
Зато нишадец видел все.
– Онемей твой язык, Экалавья! Да, я поступил бы так же! И не Наставник Дрона, а мой внутренний сута заставил бы коней души ринуться в бешеной скачке по краю обрыва! Отрезать палец – дхик! Добровольно отсечь голову, ободрать с самого себя кожу острой раковиной… мало! Мало! Гони, возница! Хлещи упряжку бичом! Кто больший враг мне, нежели я сам! – словно в пророческом бреду, выкрикнул Карна.
И, размахнувшись, обрушил страшный удар кулака на Брахмана-из-Ларца.
Сухое дерево с треском раскололось, лицо идола разлетелось в щепки, и когда Карна наконец пришел в себя, он увидел лишь обломки статуи у своих ног.
Да еще две сломанные стрелы, так и не вонзившиеся в деревянный лик Наставника.
– Свобода внутри, нишадец, – обернулся Карна к другу. – Ты сделал свой выбор. А я делаю свой. Я ухожу из Хастинапура. Мало мне внутренней свободы! Я боюсь, что мне захочется убить Дрону при всех раджатах; а назвать его Учителем я больше не смогу никогда. И, чтобы лишить его возможности потребовать подобной платы от меня, у меня есть только один путь…
Карна помолчал.
– Враг моего врага – не мой враг. Равно как и ученик моего учителя – не мой ученик. Я иду искать Раму- с-Топором.
Через три с лишним десятилетия, в тяжкий час Великой Бойни, Экалавья Беспалый будет сражаться плечом к плечу с Карной-Секачом и Наставником Дроной на правом фланге войска Кауравов – и погибнет, предательски убитый Черным Баламутом.
Умрет свободным.
…Сегодня шел восьмой день с тех пор, как Карна покинул летний военный лагерь и отправился на юг, в поисках легендарного Рамы-с-Топором. Выполняя его волю, нишадец передал Первому Колесничему весть от сына – прости, папа, поцелуй мать, я обязательно вернусь! – и когда сам Экалавья оставлял Город Слона, Карна был уже далеко.
Разумеется, следовало бы снарядиться в дальнюю дорогу и самому попрощаться с родней, но сутин сын не мог представить себя в Хастинапуре. Как ни старался – не мог. С души воротило. Внутренний сута гнал упряжку по краю пропасти, поступки выходили безрассудными, но грохот колес напрочь забивал голос разума.
Да и в конце концов, что есть разум? – так, самоуверенный краснобай, годный лишь на увещевания.
Свисти, бич!
Сейчас беглец двигался через земли ядавов, вдоль южного притока багряной Ямуны; обычно бурля и пенясь, река в эти дни была на удивление тиха и прозрачна.
Карна искал подходящее место для переправы.
Он не знал, водятся ли здесь крокодилы, а рисковать не хотел.
Многоголосый женский визг ударил в уши. Как раз тогда, когда Карне показалось: за деревьями мелькнул то ли мост, то ли паром на стремнине. 'Волк ребенка унес? Тигр-людоед?!' – ожгла шальная мысль, а ноги уже сами несли парня в направлении шума. И лишь когда до источника адской какофонии оставалось менее двух минут бега, Карна сообразил: женщины, подвергшиеся нападению хищника, должны кричать совсем иначе.
Зря ноги бьешь, парень!
И словно в подтверждение, визг разом смолк, а до слуха Карны донеслось тихое журчание флейты.
Перейдя на шаг и втайне досадуя на самого себя за глупую поспешность, Карна осторожно раздвинул кусты. Взору открылся обширный луг, полого спускавшийся к реке. У самой воды рос огромный кряжистый платан, и в нижней развилке дерева удобно устроился смуглый, почти совсем черный юноша, наигрывая на бамбуковой флейте нежную мелодию; очевидно, собственного сочинения.
Но отнюдь не на черном дудочнике задержался взгляд беглеца. С удивлением отметив, что все нижние ветки платана сплошь увешаны женской одеждой, будто для просушки, Карна тут же обнаружил более интересную подробность: в реке, оказывается, засел целый табун голых девиц!
'Небось, купаться пришли, а этот кобель им теперь из воды выйти не дает! – искорки смеха заплясали в карих глазах парня. – Ну кто ж так делает, дудочник? Баб надо отлавливать по одиночке, и каждой отдельно мозги сурьмить! Они ж не тебя, они друг дружку стесняются! Выйдешь голышом на берег – подруги на всю округу растрезвонят!'
