— С добрым утром, — сказал он, широко улыбаясь и без стеснения любуясь ею. — Пойдем к Ивану Федосеевичу.
В 12.00 по берлинскому времени немцы начали с востока контратаки на бригаду. Автоматчики Николая под прикрытием танков оборонялись на окраине. К вечеру удары врага стали невыносимы. Здания крошились от огня «пантер», верхние этажи горели. Николай потерял шапку, голову жгло. Перекрытия обваливались, горячие угли падали на бойцов. Он злился, кашлял от дыма и хрипел:
— Переходим в соседний дом!
И так было за день восемь раз. Оставили целый квартал. Но другого выхода не было: сил слишком мало.
Десантники пустили еще по длинной очереди в эсэсовцев и стали перебираться, выломав простенок. Немецкий танк ударил в упор, потолок обрушился:
— Во-время, — сказал кто-то.
Напротив дома в узеньком переулке оказалась «тридцатьчетверка». Николай увидел ее.
— Что они там мертвые, что ли? Чья это коробка?
Все танки были в кирпичной пыли и известке. Разобрать номера на башнях стало почти невозможно. Миша Бадяев пристально разглядывал в окно номер машины.
Последняя цифра была восьмеркой, но половина ее стерлась.
— 323-я, товарищ лейтенант!
Николай обрадовался:
— Малков приехал! Ну-ка, проберись к нему. Пусть Юрий Петрович поддержит нас огоньком. Сейчас в атаку пойдем.
Ординарец вылез в окно и зигзагами перебежал через улицу. По нему брызнуло несколько трассирующих очередей, но не задело. Он благополучно добрался до танка, влез на него.
— Лейтенант! Лейтенант!
Командир приоткрыл люк: Миша Бадяев пригибался за башней, остерегаясь пуль, и не видел его лица.
— Что такое — спросили из танка.
— Влево по улице две «пантеры» подошло — надо ударить сбоку.
Гул выстрелов и треск рушащихся стен заглушил голос автоматчика.
— Вправо, говоришь? — переспросил командир танка.
— Да нет, влево.
Лейтенант скомандовал экипажу:
— На четвертой, по улице вправо! Бронебойный!
— Влево, влево! — кричал Миша Бадяев, спрыгивая.
Но было уже поздно. Танк взревел и ринулся вперед. Он подскочил к углу, сделал крутой поворот и помчался по улице вправо. Сзади в него полетели вражеские снаряды. Командир высунулся почти до пояса, увидел, что ошибся, и приказал: — Орудие назад! — По нему резанула пулеметная очередь, и лейтенант, взмахнув руками, повалился на башню.
Пятясь на немцев, экипаж зажег одну «пантеру». Вторая отступила за следующий угол. «Тридцатьчетверка» пробежала задним ходом еще немного и остановилась. Танкисты повернули орудие на место и попытались втащить раненого командира. Эсэсовцы вскарабкались на танк и прикладами автоматов стали бить раненого. Тыча стволами в люк, они начали стрелять по экипажу. Танк рванулся тараном в ближайший дом, прошел сквозь стену, сбил с брони насевших немцев, вылетел обратно, и оба его пулемета прожгли улицу во всю длину.
«Эх, Юрка» — горько подумал Николай и сжал свой автомат.
— Уральцы! Вперед! — выстрелом прозвучал его крик. Это была такая команда, что никто не устоял на месте. Из окон на тротуар высыпали автоматчики. Стреляя на бегу, они пробежали вдоль стен весь квартал. Из-за угла высунулся еще один наш танк и зажег вторую «пантеру», которая пыталась задержать десантников.
В конце улицы появился немецкий бронетранспортер. Он ударил из пулемета немцам в тыл. Из него выглядывали физиономии в русских танковых шлемах.
— Вперед! Победа наша-а! — орали они.
— Наша-а! — подхватили десятки глоток. — Урра-а-а!
Бронетранспортер метался среди эсэсовцев, расстреливая их в упор, давил колесами. Чувствовалось, что им правит ловкая рука.
Наступление противника было отражено атакой. Николай занял каменный пакгауз и снова организовал оборону.
В пакгаузе было пусто и темно. Зияли пробоины и щели: днем гвардейцы отбивали здесь первый удар врага. Свет пожаров сквозь проломы в стенах ложился красными пятнами на полу. У Николая кружилась голова. В боку остро ныло. Он знал, что был ранен, и крепился. Когда прикоснулся к поясу, рука попала в рваные и липкие клочья кожанки, пальцы ожгли бок.
— Бадяев, — позвал он ординарца.
— Вы ранены?
— Тише, не кричи.
— Я видел, как немец бросил в вас гранату. — Ординарец растерялся и стоял, разведя руки. — Я не думал, что задело. Это когда вы крикнули «уральцы!», и мы все побежали.
— Перевяжи! — Николай отошел в дальний угол. — и ребятам — ни слова, чтоб не волновались, а то сейчас, может, опять бой будет. Понятно?
— Есть, — последовал еле слышный ответ.
Николай не хотел показываться на глаза бойцам, пока не справится с собою. Мысли о смерти Юрия приводили его в ярость, и он решил посидеть в укромном углу, чтобы остудить себя и не наделать сгоряча глупостей. Его подмывало безрассудно бросить свой взвод в атаку, в погоню и еще чорт знает куда. А в глазах стоял танк «323» с орудием, повернутым назад, и немцы, прикладами добивающие раненого офицера.
«Эх, Юрий, Юрий, — думал Николай. — Дернуло тебя не в ту сторону! Погорячился!».
Он сидел, стискивая горячий лоб холодными пальцами, старался закрыться от посторонних взглядов. На лице были горькая обида и гнев.
Соня перевязывала раненых. Их было много, и она устала. Уже иссякли ласковые слова, какие она говорила каждому. Хотелось бросить все, лечь где-нибудь, хоть прямо на пол, и ничего не делать.
Пришел танкист с перебитой рукой. Она молча разрезала ему гимнастерку, наложила шины. Тот тихо стонал.
— Успокойтесь, сейчас будет легче. Вы из какого экипажа?
— Малкова.
— Юрия? Как он там?
— Неизвестно.
— Как?
— Были в разведке, возвращались — нашу машину подбили. Выскочили, а он потерялся. Мы на трофейном бронетранспортере приехали.
Бинт выпал из рук Сони и покатился по полу, разматываясь узкой белой полосой. Она подошла к столику с перевязочными материалами и долго не могла сообразить, что надо взять.
— Скорее, сестра.
Она прятала глаза и возилась необычно долго. Руки не слушались. Она хотела спросить еще и о Николае, но это после известий о Юрии оказалось очень трудным: боязно было получить такой же страшный ответ.
— Скорее, голова кружится, — жаловался танкист.
— Сейчас положу на кровать.
Укладывая его и старательно поправляя изголовье; она наконец решилась:
