словцо такое скажет, что всю жизнь вашу до дна озарит.
— А если не в «добрый»?..
— Это уж предоставьте мне!
Разговор забылся. Но через месяц Рахманинову принесли записку. Ливен просила быть в Хамовниках первого февраля ровно в десять вечера.
В снежный морозный вечер под высокой луной двухэтажный тесовый дом там, в глубине двора, показался ему особенно страшным. Только в двух окнах верхнего этажа через гардины сквозил красноватый свет. Точно два глаза глядели на одинокого гостя: «Попался, голубчик!»
Над снежной кровлей цветными лучами играли звезды. Искры вспыхивали и пропадали в голубом снегу.
Уже поднявшись на крыльцо, он почувствовал такой страх, что готов был бежать сломя голову куда глаза глядят. Поборов его, потянул за ручку звонка.
В прихожей пахло шубами. Пожилой слуга повел его по лестнице, устланной красным сукном. Где-то за дверью справа послышались молодые голоса, звон гитары. Перед ним отворилась другая. Собрав все мужество, он перешагнул порог.
Толстой играл в шахматы с Гольденвейзером.
Он знал, что не встретит исполина, каким выглядел Толстой на большинстве портретов. Но при виде старичка в пледе, наброшенном на сутулые плечи, он растерялся. Из-под густых, с выпуклыми надбровьями косматых бровей блеснули на гостя маленьйие колючие глаза.
Взяв Сергея за руку, которая была холодна как лед, он засмеялся и покачал головой.
— Ай-ай-ай! Ну что ж, пойдемте…
В комнате было много незнакомых Сергею людей, как ни в чем не бывало продолжавших негромкий разговор. Усадив гостя на край дивана в глубине комнаты, Лев Николаевич погладил его по колену. Колено дрожало.
— Как же так… — заговорил он немного ворчливо. — Вы думаете, молодой человек, что в моей жизни все шло гладко! Что вера всегда была одинаково сильной? У всех случаются трудные минуты. На то жизнь! Лучшего времени, чем сейчас, у вас не будет. Счастья на свете нет, есть только его зарницы. Ловите их, живите ими. Иначе будет поздно… Поднимите выше голову и идите к намеченной цели. Главное — работайте. Я работаю каждый день.
Он говорил не спеша, с какой-то раздумчивой добротой, но так, словно повторял сказанное уже десятки раз другим. Сергей слушал с жадностью и все ждал того заветного словечка. Но оно не прозвучало. Он не мог прогнать навязчивую мысль, что день, назначенный ему, не был «добрым».
Вскоре под благовидным предлогом Сергей откланялся, пообещав в другой раз приехать вместе с Шаляпиным, который тоже был зван к Толстым.
Обещанный визит состоялся. По дороге в Хамовники Федор Иванович был весел, но, войдя в прихожую, совсем оробел. Софья Андреевна, заметив это, тотчас же попросияа к роялю.
Шаляпин поставил на пюпитре «Судьбу».
— Не надо… — шепнул Рахманинов.
— Слушай меня, — приказал Шаляпин.
О, как он пел! Все тембры звучания: колокольная медь, и тяжкий звон железного молота, и дальний гром, и напев виолончели, и шелест ветра были подвластны ему, его голосу, завораживающему человеческую кровь.
Слушающие перестали дышать. Один Лев Николаевич был мрачен. Сергей наблюдал за ним краешком глаза. Нахохлясь в кресле, он морщился словно от боли.
Готовая вырваться наружу буря общего восторга была подавлена молчанием Толстого, сидевшего поодаль.
В течение часа Рахманинов избегал его взгля
да. Толстой играл в шахматы с Гольденвейзером. Неожиданно он встал и сам подошел к гостю.
— Я должен поговорить с вами, — начал он осторожно, взяв под руку музыканта. Но голос его казался раздраженным. — Вы знаете, — продолжал он, — все это мне ужасно не нравится. Вы думаете, эта музыка нужна кому-нибудь?.. — Понизив голос, он добавил с досадливой усмешкой: — Простите, но я не пойму: зачем тут Бетховен, судьба? Бетховен — вздор. Пушкин и Лермонтов — тоже…
Сергей почувствовал, что у него немеют ноги. В эту минуту Софья Андреевна, зорко наблюдавшая за всем, увлекла Толстого в общий разговор. Уходя, она успела шепнуть гостю:
— Не обращайте внимания и не противоречьте. Левушка не должен волноваться. Ему вредно.
Пытка длилась еще около часа. Когда стали прощаться, Толстой вдруг подошел, заглянул Сергею в глаза, виновато и как-то невесело улыбаясь.
— Извините меня, пожалуйста. Я старик. Поверьте: я не хотел обидеть вас.
Рахманинов был очень бледен. Пожимая протянутую руку, он низко наклонил голову.
— Что вы, Лев Николаевич!.. Если я не обиделся за Бетховена — вправе ли я обижаться за себя!
По дороге домой молчали.
Это началось на другой день.
Разговор в Хамовниках был последней каплей, переполнившей чашу. В ушах не смолкал вещий старческий голос. Он произнес приговор Сергею Рахманинову и его музыке. И правда: кому нужна она? Никому. Видно, она задевает в душе человеческой строй только мелких, поверхностных чувств. Вот она, пусть жестокая, но чистая правда! Где ему искать еще высшего судью, чем этот мудрец, прозорливец, кому открыты помыслы и деяния людей!..
На первых порах заботой Сергея было ничем не выдать того, что с ним происходит. Шаляпин у Сатиных не появлялся.
Сергею Васильевичу не хотелось никого видеть. Но по дороге домой он повстречал Слонова и Сахновского. Те повезли его в ресторан Тестова. Впервые за долгие годы он быстро, тяжело и мучительно опьянел. Он не вернулся домой, а послал записку с рассыльным. Не пришел и на другой день, а лишь на, третий к вечеру.
Он шел по Красной площади. В ушах звучал медленно нарастающий гул. Он невольно закрыл глаза, ожидая чего-то ужасного. Шум вырастал до грохота лавины, в котором явно ощущалось могучее движение оркестровых групп. Он узнал неимоверно искаженный финал своей симфонии. С усилием разомкнул веки. Все смолкло.
