заблагорассудится, а не по указке свыше, жить там потом будет очень легко.
О частной собственности и о жизни по собственному уразумению все население ежеминутно мечтает, как о чем-то сказочно-прекрасном.
— На основании чего вы пришли к убеждению, что до пяти лет в СССР должен произойти переворот — будучи особенно заинтересован приведенными сроками, прерываю быстро-говорящего собеседника.
— Ведь я вам говорил, что я там 20 лет прожил, изо дня в день непосредственно и тесно соприкасаясь с простым рабочим людом — будь то от станка или же от земли, прекрасно знаю, что он в душе думает. Советский народ страшно терпелив. Но всякому терпению бывает конец. Путем долгого и основательного анализа внутреннего настроения населения, а для этого я имел большие там возможности, лично пришел к тому заключению, что силы воли для перенесения всех обид хватит у населения там максимум на пять лет. За эти годы процесс нарастания всеобщего недовольства дойдет до степени, когда задерживающая струна лопнет и человек будет готов на все — пан или пропал. Я, например, как нацмен (национальное меньшинство) жил там несравненно лучше, нежели мои коллеги — советские подданные. С нацменами почему то коммунисты все-таки как то иначе обходились, бережно. Советский человек, если бы позволил себе то, что, например, я, — давно бы был на том свете, а вот мне почему-то товарищи прощали и даже стремились, против моего желания, меня везде выдвигать. Иначе говоря, я все-таки был на каком-то привиллегированном положении и тем не менее прожить там еще пять лет я бы не смог. Определенно, что либо должно случиться. Разве там можно жить?! Представьте себе собаку, попавшую между собак с другого — соседнего хутора. Что получится? Начнут ее грызть, а потом произойдет всеобщая собачья свалка и уже не поймешь — какая собака какую кусает и грызет.
Нормальная советская жизнь — это точная копия собачьей свалки. Там один другого грызет хуже, чем собаки. Я был, так сказать, собакой иностранной, значит как будто иной породы, — советская собака, в образе коммуниста, бывало разлетится, грызнет тебя, а потом, вдруг нюхнув, подымет ножку… и побежит себе запускать свои зубы во все пять в свою советскую. В общем, жизнь советского человека на много хуже собачьей жизни: собаки сбегутся, погрызутся и разбегутся, а вот советское население находится в состоянии всеобщей собачьей свалки вот уже двадцать лет. Но советской собачьей свалке тоже будет конец и очень скоро.
А знаете как тогда бывает при конце собачьей свалки? Во всеобщей собачьей свалке, в конце концов, собаки найдут того главного виновника взаимной драки и грызни и найдя его, обыкновенно, всеобщей собачьей массой нападают на виновника.
Если пес старый, ноги старые и дряблые — остальные его, обыкновенно, разорвут на клочья.
Эти оригинальные рассуждения я слышал там от самых обыкновенных, совершенно неграмотных людей — от рабочих и колхозников. Сам я под ними обоими руками подписываюсь. Рассуждения простых людей в СССР глубиной своей мысли, мудростью и оригинальностью иногда меня очень поражали.
Советская власть закончит свои дни по закону собачьей своры.
15. Чекистская работенка
— Не приходилось ли вам когда либо встречаться и разговаривать с чекистами т. е. с коммунистами, которые расстреливали людей и не расспрашивали ли вы их о процессе расстрела?
— Работая долгое время главным поваром в краевом общественном питательном пункте в Азово- артель-кооперации я имел возможность непосредственно сталкиваться и знакомиться с различными особами, с людьми, занимающими самое различное служебное положение. Помню, как сейчас, меня особенно заинтересовал один тип, вечно пьяный, вечно устраивающий скандалы, на которые почему то соответствующие правительственные органы совершенно не обращали внимания. Однажды, выбрав удобный момент, я с ним навязал знакомство. Оказался мадьяром — бывшим военнопленным. По мадьярски я говорю хорошо, а посему представился ему тоже как мадьяр. Видимо это обстоятельство, а так же много выпитой водки, вызвало в нем особое ко мне доверие. Завязался между нами интимный разговор о прошлой жизни. К моему ужасу оказалось, что этот человек от 1919 и до 1924 года т. е. ровно пять лет исполнял самую «ответственную» работу в различных чрезвычайках на Дону и Кубани. Фамилию его, к сожалению, забыл. Родился он в городе Мукачеве на Подкарпатской Руси. По моему, он был еврей, хотя в этом мне не признался.
При разговоре с таким человеком, невольно начали от страху мурашки по телу бегать, но преодолев страх и отвращение я начал его расспрашивать о его работе.
«Э-э, дорогой Андреич, да я их столько пустил к такой матери, этих паразитов… в их душу… что тех звезд на небе! Кого?.. за что?.. Да, нет, — это нам, дружок, не велено было знать. Когда подавали нам водку, мы уже знали, что сегодня будет работенка, а когда выпили — эх! дружок любезный, тогда мы могли шлепать контров, что мух, без устали.
Вначале шлепали пачками и где попало, в поле, на кладбище, в подвалах, у стенок и т. д. Но вот, начиная с 1923 года начали расстреливать исключительно в специальных подвалах в местах заключения, причем расстреливаемых не ставили к стенкам, как это было раньше, но расстреливали по одиночке и на ходу.
В подвалах были почти всегда длинные проходы. Жертву заставляли проходить на одном конце этого прохода. Спрятанный чекист стрелял в расстреливаемого в упор через специальное окошко. Пули на излете, на другом конце прохода, почти не оставляют на стенке никаких следов. Убитых стаскивали в бетоновые специальные ямы и там оставляли. Трупы вывозили из подвалов только тогда, когда их накоплялось определенное количество. Где закапывали? Это было известно лишь двум или трем специальным лицам. Одним словом, — продолжал смеясь чекист, — мы начали расстреливать контров рационально- экономическим способом».
— От рассказа чекиста, — говорит мой информатор, — по телу шла дрожь, сердце от немого ужаса начинало останавливаться, но желая получить точные и всесторонние информации я продолжал его выпытывать.
— Послушай, товарищ, — спрашиваю, — как же ты так это мог этим заниматься, да еще так долго? Разве не было тебе жалко людей, которых ты расстреливал? Ведь ты умерщвлял существо себе подобное — человека! притом, расстреливал, быть может, совершенно невинных людей! Не дрогнула у тебя рука стрелять в упор в людей?
— «Нет, первые 4 года никогда у меня рука не дрогнула, расстреливаемых не было мне жалко — ведь то была самая контра. Но на пятый год моей работы — отвечает чекист, — со мной что-то случилось: знаешь, товарищ, когда надо было стрелять, меня вдруг ни с того ни с сего начинало тошнить, появлялась внутренняя боль, глазам мерещилась разбитая голова, вместо лица на которой зияла большая кровавая дыра с висевшим внизу на волоске и продолжавшим с ужасом смотреть глазом. Выстрелы мои перестали отличаться нормальной меткостью, жертвы приходилось добивать. Избавиться от этого внутреннего состояния и от преследования видений не смог, — даже водка не помогла. Конечно, работу должен был оставить, но покоя от видений не имею и сейчас», закончил говорить совсем раскисший от водки чекист.
После этого разговора чекист жил недолго. Как оказалось после, мучимый своей совестью и преследуемый страшными видениями, чекист в состоянии опьянения со многими поделился своей тайной. Посему не удивляйтесь, что этого человека в одно прекрасное время нашли под забором с разваленным черепом. Да, в конце концов, это был, как мастера заплечных дел, там нормальный конец его жизни. Какая- то тайная террористическая мафия в СССР выслеживает подобных субъектов и с неумолимой последовательностью их уничтожает. Жестокая борьба там продолжается.
16. «Красный генерал»
— Жизнь подсоветских людей полна самых непредвиденных опасностей. Ежеминутно каждый человек
