статься, повернет голову и проследит, как она откроет дверь в чулан. Мальчики спят себе в дальней комнате. Ренни, конечно же, не станет возвращаться в гостиную. Там, в чулане, где от Джо ее отделит приотворенная дверь, она возьмет с полки кольт, снимет с предохранителя, приставит дуло к виску и тут же спустит курок, прежде чем металлический холодок ствола чуть правей и выше глаза успеет вызвать у нее рвотный рефлекс. Да, а сначала она, скорей всего, сядет на пол.
Дальше моя фантазия отказывалась меня пускать, потому что мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть убитого человека — в луже крови, и все такое. Часа, наверное, два — где-то до половины второго — эта сцена раз за разом прокручивалась у меня в голове, до точки взрыва. Крутые меры: я мог отправиться туда и — что, ворваться в дом и схватить пистолет? И что я с ним буду делать? Они даже с места не встанут, просто будут сидеть и смотреть на меня, а Ренни вечером выдумает что-нибудь другое. Скрутить Ренни руки и, если получится, удерживать силой? Что, всю жизнь? Позвонить в полицию и сказать им, что женщина вот-вот покончит жизнь самоубийством? А они что смогут сделать? Ренни тихо- мирно сидит дома и читает газету, Джо трудится за письменным столом. Сказать ей, что я договорился насчет аборта — с кем? На когда? Сказать ей — что?
Амплитуда кресла сошла понемногу на нет. Кроме образа Ренни с кольтом у виска и образа свинцовой блямбы, затаившейся в глубине железного своего дупла, — и это был даже не образ, а некая физическая напряженность, вроде жужжания или гула за ушами, — ничего другого в голове не осталось. Мой мочевой пузырь был переполнен: надо было бы сходить в ванную, но я не пошел. Через какое-то время в ванную идти перехотелось. Я попытался запустить
Внизу кто-то врубил радио, и я вскочил. Было три часа: мне казалось, я не мог себя заставить встать и отправиться в ванную полминуты, не больше, а прошел час с четвертью! Минутой позже я скатился с лестницы и прыгнул в машину; я пронесся мимо дома Морганов на скорости шестьдесят миль в час — из города, вон, в сторону Вайнленда и дальше, на Ферму. В холле миссис Доки увязывала шпагатом какие-то коробки из гофрированного картона.
— Где Доктор? Я должен видеть его прямо сейчас.
Она мотнула головой в глубь дома. Я прошел через приемную — там были свернутые рулонами ковры, составленная в кучу мебель и снова коробки, коробки, коробки.
— Вы чем-то расстроены, — едва меня увидев, проницательно подметил Доктор. Одетый в черный шерстяной костюм, он читал воскресную газету на задней веранде, которая с наступлением холодов превращалась в некое подобие солярия. К счастью, он был один: пациенты в большинстве своем либо грелись на солнышке у переднего крыльца, либо сидели в приемной. — Присаживайтесь.
— У меня сегодня днем опять было что-то вроде приступа, — сказал я.
— Обездвиженье? — Он отложил газету и посмотрел на меня более внимательно. — Значит, вы манкируете терапевтическими курсами.
— Да нет, я бы вам сразу так и сказал. Хотя — последнее время я был очень занят.
Снаружи было прохладно, пожалуй что даже и холодно, но солнце сияло вовсю, и над заболоченной речушкой позади дома неподвижно висела поймавшая встречный ветер большая скопа. Я не знал, с чего начать.
— Если это и в самом деле так, — недоверчиво сказал Доктор, — тогда я отказываюсь понимать, с чего это вы вдруг потеряли способность двигаться.
— Я, кажется, могу вам объяснить. Я был занят тем, что пытался разрешить две-три возникшие в последнее время проблемы.
— Н-да. На сей раз, боюсь, мне придется ознакомиться с сутью этих ваших проблем, поскольку они возникли уже после того, как мы начали курс лечения. Может, переместимся в Комнату Директив и Консультаций?
— Я все могу вам рассказать прямо здесь. Это не займет много времени.
— Нет. Мы пойдем в Комнату Директив и Консультаций. Идите вперед — заглянете по пути к миссис Доки, чтобы она была в курсе, где мы, — а я сию минуту вас догоню.
Я так и сделал; чуть погодя он вошел в комнату и сел напротив меня. Он переоделся в белую докторскую тужурку.
— Ну, выкладывайте.
Я поставил колени прямо, руки скрестил на груди и рассказал ему о моем скоротечном романе с Ренни и тех последствиях, к которым он привел. Получалось это у меня на удивление гладко — до той поры, пока я придерживался фактов и не пытался вникать в чьи бы то ни было мотивы. Труднее всего было с глазами: Доктор, как обычно, наклонился вперед и, гоняя из угла в угол рта незажженную сигару, все время пялился мне прямо в лицо; я попытался сосредоточиться сперва на его левом глазе, потом на правом, потом на лбу, на переносице, на кончике сигары — и мне было жутко неудобно, оттого что я не в состоянии удержать взгляд на одном и том же месте больше чем на несколько секунд. Я в деталях рассказал ему, как искал врача, — даже о свидании с Пегги Ранкин и то не забыл. Выговорился, и словно гора с плеч упала.
— О том, что Ренни передумает, нечего и мечтать, — наконец подытожил я. — Если я не смогу ей сообщить ничего определенного, она покончит с собой сегодня же вечером, а я исчерпал все возможности сегодня к половине двенадцатого утра. После этого, собственно, и наступил паралич, и длился примерно час с четвертью, покуда кто-то на первом этаже не включил радио на полную громкость. Она застрелится через пять-шесть часов!
— Такие, стало быть, у нас представления о тихом и спокойном образе жизни, да? — раздраженно рявкнул Доктор. — Я говорил вам, чтобы вы избегали всяческих сложностей! Я говорил, я особо настаивал на том, чтобы вы не связывались с женщинами! Вы что, думали, я тут с вами в бирюльки играю? Вы развлекаться сюда ко мне ездили?
— Я не знаю, сэр.
— Знаете, еще как знаете. Вы с самого начала считали меня шарлатаном, чудиком или еще того хуже. Мне это было ясно с первого нашего свидания, но я позволял вам держать ваше мнение при себе, покуда вы делали все, что вам скажут, потому что в вашем случае подобный аттитюд сам по себе не лишен терапевтического смысла. Но как только вы начали пренебрегать моими рекомендациями, данный аттитюд стал более чем опасен, что мы, собственно, в настоящий момент и наблюдаем.
— Так точно, сэр.
— Вы хоть понимаете, что, делай вы все, как вам было сказано, вы бы тут сейчас не сидели? Если бы вы штудировали свой «Всемирный альманах», не думали ни о чем, кроме уроков грамматики, и свято следовали правилам Левосторонности, Первоочередности и Алфавитной Последовательности — особенно в том случае, если бы вы считали их абсурдными и тем не менее соблюдали, — ничего бы с вами не случилось, и не было бы никаких проблем.
— Доктор, если честно, я в последнее время больше думал о Морганах, чем о себе.
— И что из этого вышло! Я не велел вам заводить друзей! Вам не следовало думать ни о чем, кроме вашего ступора.
Самое бы время сказать ему о причине моего визита, но он все говорил и говорил.
— Совершенно очевидно, что перед нами иной, чем прежде, тип паралича. Тогда, на вокзале, вас обездвижила невозможность сделать выбор. Этот случай меня заинтересовал, и я его лечил. Но теперь вы просто-напросто загнали себя в тупик — вульгарное, идиотское
