Аниска нахлобучил рысью шапку на глаза, спрятался среди мужиков.
Маньчжуры высыпали на берег. Бегом одолели яр. Тут их встретили мужики с поклоном. Это понравилось вожаку, он крикнул на солдат, чтобы убрали ружья. Заговорил быстро- быстро.
Гурька Албазинец переводил:
— Он сказал, что манжурский царь Даньцинь послал их на ваш берег, чтобы привести русских под высокую руку царя. Собрать с вас дань за два года. Приказал жить с вами в дружбе и мире. Кто не согласен покориться, того они вынуждены будут немножко побеспокоить: заковать в цепи и отправить в тюрьму. Там вас скормят тиграм и барсам, которых держат при себе. Сдавайте соболя и живите себе на здоровье.
— Слухай, парнище, а ты откель ихнюю речь знаешь? — спросил Феодосий.
— Албазинец я, потому и знаю. Там живу, — показал он в верховья Амура.
— Ну, ну. Ладно, не то.
— Соболя отдавайте, царишка у них злющий, ежли что не так, то дажить себе руки кусает от злости, стервец. Потому без шуток.
— Ладно, не уговаривай, а скажи, сколь давать вам, варначинам? — насупился Феодосий.
— По три шкурки соболя с души.
— Но ведь энто грабеж! — загремел Феодосий.
— Не без того, а кто кого не грабит? Царь грабит нас, а мы грабим людей. Тем все и живы, — усмехнулся Гурька.
— Земля гольдяцкая и гиляцкая, а распоряжаетесь, как своей! — не унимался Феодосий.
— Ты, дед, не гуди. Видишь, сколько солдат? Пальнут по разу, а на шаландах еще пушки, — и нет вас вместе с деревней.
— По-русски-то читать могешь? Хорошо, тогда чти вон энту гумагу, — сунул Гурьке вчетверо сложенный лист.
Гурька Албазинец пробежал бумагу глазами, потом начал читать вслух, переводить прочитанное: 'От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском проливе, что, так как побережье Тихого океана и весь Приамурский край до корейской границы, с островом Сахалин, составляют российские владения, то здесь никакие самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим здесь народам не могут быть допустимы. Для этого ныне поставлены посты в заливе Исакай и устье Амура'.
— Ха-ха! Вот это да! — воскликнул Албазинец. Здесь он явно был на стороне русских — Зело борзо! Вожак нахмурился. Звонко что-то прокричал.
— Платите ясак, бумагу эту он не признает — перевел Гурька.
— Эко кричит, — знать, не по душе гумага. Ниче, скоро признаешь, ежли сейчас не признаешь.
— Однако, мужики, пошли за соболями, — бросил Сергей Пятышин.
О чем-то громко переговаривались солдаты, даже ругались.
— Кто откажется, того будем пытать водой, колоть пятки ножами, резать уши, а потом — в кандалы. Живо сюда соболей. Не открутиться! — шумел Гурька.
— Заплатим.
— Сколь душ, чтобы честно, не то считать почнем, все дома переворошим, — грозил Гурька.
— Шестьдесят пять.
— Вот и несите с каждой души по три соболя. Мы раскланяемся и уйдем дальше.
— Платим, у вас сто ружей, а у нас одно, и то завалящее, — схитрил Феодосий — Гумага и верно для вас не резон. Пока придет к нам подмога, наши косточки на сто рядов изопреют, — соглашался Феодосий.
Пришлые заспорили азартнее. Даже кто-то кого-то ударил.
Аниска незамеченным ушел с мужиками.
— Что им надо, о чем спорили? — схватил Аниску за руку Феодосий.
— Они делили дома, кому какой грабить. Деревня, мол, богатая, такой еще грабить не доводилось, потому за каждый дом спор.
— Та-ак! Знать, ты был прав. Ну что же, будем думать, как наказать грабителей.
— Запросто. Счас они грабить не будут, я тожить об энтом говорил. Потому успеем приготовиться. Энти ворюги — страшенные трусы… Но и тати тожить страшенные. Баб почнут сильничать, ежли мы не оборонимся. Видел я их грабежи.
— Спаси тя Христос, Аниска! Господи, неужли ты есть средь нас? Ить ты послал Аниску-то, как своего ангела. Я, грешным делом, господа-то поругиваю. Аниску тоже.
— А меня нельзя не ругать, ить я шубутной, паря. Куда как шубутной. У вас уже чуток отвадился драться, а то ить выпью хмельного и в драку. Синяки-то не сходили с морды. Наша родова вся така, драчливая. Вона и мылкинцы идут, тожить ясак несут.6
— Их будут грабить?
— Знамо, будут, но поначалу нас, а уж потом их.
— Расплачиваемся, и пусть уходят. Апосля зови сюда и мылкинцев, сообща будем беду отводить, — приказал Аниске Феодосий — Да сам не кажись на глаза Гурьке, признает, все похерится.
Соболя отданы. Шаланды ушли в низовья Амура. Пермяки и гольды рыли окопы, готовились к обороне. Гольды готовы защищать свои очаги, жен, детей, биться с грабителями насмерть.
Солнце как никогда медленно ползло по небу. Закатилось. Взошла луна и повисла калачом над Амуром. Замерла, как замерли мужики в окопах. Ветер дул с низовьев. На лунную дорожку вышла шаланда, за ней вторая, третья, и пошли одна за другой, крадучись, к берегу.
— Ну, чья правота? — буркнул Аниска. А то его уже начали поругивать, мол, мерзнем здесь зря, манжуры уже давно на своем берегу.
— Пошто же Гурька нам не шепнул, что грабить будут? Ить он будто за нас, — загудел Феодосий.
— Будто за нас, но когда касаемо денег, тряпья, то тут Гурька сволочь из сволочей. Бабник и грабитель. Он меня не просто выручил из пекинской тюрьмы, а за золотой рупь. А здесь на десять золотых можно грабануть. Хунхуз он отменный. И все на Варьку Андрееву глаза косил. Приглянулась. Ссильничать задумал, паря. А кому он только не служил? Только вы в него не стреляйте, как-никак — русский…
— А где впотьмах разберешь. Бить будем всех огулом.
— Пусть выдут на берег, так больше переколошматим, а кого и в плен возьмем, — предложил Пятышин.
— Дело, — согласился Феодосий.
Шаланды воровски пристали к берегу. Забрехали собаки. Солдаты начали выпрыгивать в воду, карабкаться на берег, так им не терпелось пограбить. Кучно бегут. А тут — жуткий в своей неожиданности залп в упор, свист стрел в упор. Насмерть. Раздались крики, стоны, рев. Пока пермяки перезаряжали свои ружья, гольды засыпали солдат поющими стрелами. Те бросились к шаландам. А им вслед, теперь уже на выбор, били из ружей пермяки. Солдаты срывались в воду, тонули, спешили укрыться за толстыми бортами шаланд. С головной шаланды рыкнула пушка, чугунное ядро врезалось в яр, выбросив комья земли. Это Гурька Албазинец стрелял. Он не пошел на приступ, будто чуял, что русские могут их встретить. Укрывался за бортом. Шаланды с трудом отошли от берега, встали в отдалении на якоря.
— Эко хорошо мы их проучили, — нервно хохотнул Феодосий — Подбирайте раненых, пленных берите, сами руки подняли.
Нервные смешки прокатились над берегом. Охотники пошли подбирать раненых и брать пленных.
— Спаси тя бог от всех напастей, Аниска. Эко упредил! — обнял аниску вожак.
— Эй, Гурька! Здоров ли ты? — закричал Аниска.
— Кто ты? Откель меня знаешь?
— Я Аниска! Здоров ли ты, спрашиваю тебя, паря?
— Слава богу, здоров. Это ты подслушал наши разговоры?
— Знамо, я. Ить я давно знаю вас, дьяволов. Ну как мы вас? Вдругорядь пошибче долбанем.
— Ну погоди, черт кривоногий, я тебе припомню это дело. Как словлю, на кусочки разрежу и воронам брошу.
— А ты слови! Исподтишка ты ловить мастак, а ты в бою слови. Идите сюда, мы еще вам Дадим жару.
С шаланды грохнула пушчонка. Ядро чиркнуло по воде и утонуло, не долетев полсотни сажен. Мужики захохотали.
— Дура, не жги порох, выкуп будем брать порохом и свинцом! Десять пленных да полтора десятка раненых. Убитых еще не считали, сам сосчитаешь. Деньги считать могешь, и это смогешь. Будете брать своих-то, аль мы их добьем, — кажись, у вас так заведено, раненых добивать? Не слышу:
Гурька длинно выматерился.
— Золотой ты с меня взял, ты его вернешь апосля, счас других делов много. Помни, золотой рупь за тобой!
Утром подошла к берегу шаланда. В ней сидел главарь и пятеро солдат-гребцов, Гурька. Все без оружия. Гурька, пряча глаза, тихо сказал:
— Мириться приехали. Заберем раненых, пленных и убитых.
— Сволочь ты, Гурьян! Будь моя власть, то счас бы повесил тебя на суку! — загремел Феодосий.
— Тиха! — поднял руку Аниска, — После драки кулаками не машут. Выкуп, — вышел вперед.
— Чего просите?
— Пять пудов пороху, десять свинца, взятую пушнину в обрат.
— Послушай, Аниска, ты их законы знаешь не хуже меня. Порох и свинец у нас есть, можете требовать еще больше, это все его. Наш вожак остатние портки сымет, но выкуп даст за своих. Но соболей обратно не требуйте, — миролюбиво говорил Гурька, будто и драки не было.
— Хотелось мне вас под топор подвести.
— Пожалей, Аниска, ить ты не без креста.
— А ты без креста — шел на нас? — шумел Аниска.7
— Ладно, будя, дело говорит Гурька, — вмешался Пятышин — Ежли мирно, то, может, больше не посмеют грабить. К пороху пусть подбросят мануфактуры, они ить купцов своих тожить грабят.
— Все дадим, только драки больше не затевайте.
Аниска, уже без Гурьки, выставил свои требования вожаку. У того и глаза на лоб: откуда, мол, знаешь наш язык.
— От верблюда, — по-русски бросил Аниска и продолжал перечислять, что требуется дать защитникам: — Сто топоров, пять кусков дабы синей и черной, порох, свинец, ружей десяток…
Главарь даже попятился от Аниски, начал кланяться, потом завизжал, на губах пена, замахал руками, рукава широкого халата метались на ветру.
— Все. Гурька, ты грузи раненых и убитых, а пленных возьмешь потом, когда вернете нам выкуп. Ты уж там распорядись, чтобыть все в точности исполнили. Мы этих держать не будем. Сожрут больше, чем сами стоят.
