с перекатывающимися мускулами, очень редко могли сожрать столько, сколько была способна умять за хорошим столом она. Может, это как-то зависело от ее способности двигаться быстро, и вся еда, что она в себя запихивала, так же мгновенно сгорала? А то как иначе этот фокус следовало бы объяснить?
Сидеть, не пить даже и смотреть, как жрут всякие остальные, она уже не смогла. Поднялась, подошла к какому-то старикану, вернее, еще не вполне, но все же — немолодому плешивому мужичку, который и сидел как-то боком, может, от старческой слабости, и попросила у него хотя бы миску похлебки. Но лучше — с хлебом и лучком. Стоило это всего-то двойной медяк, зюгу, как тут назывались эти монеты, один грошик за похлебку, второй, естественно, за хлеб.
А старик — скотская душонка — неторопливо облизал ложку, которой черпал из своей миски какую-то кашу с молоком, и стал Нашку плотоядно рассматривать. Самым паршивым образом, будто покупал ее для… ну известно для каких забав. Она даже поежилась.
— Не-а, — отозвался старикан в конце концов, взял свою ложку и снова с причмокиванием принялся свою кашу прихлебывать.
— Ну хоть хлеба дай, — попросила Нашка.
— Ты — штучка тут известная, Метательница, и потом, про тебя все говорят — сначала хлеба попросишь, потом под сердце нож загонишь… Ничего не дам, ступай себе, может, еще кто-нибудь сжалится над твоей бедностью.
Вот только говорил пожилой этот как-то странно, будто бы жил всегда в верхнем городе, среди богатейчиков и образованной публики, но спустился сюда и зачем-то хочет казаться таким же, как большинство местных, что у порта обретаются. Наивный, решила Нашка, может, припугнуть его? Но делать так в трактире Сапога было бы неправильно, за такое и от его двух вышибал — Корени и Гуса — можно было запросто схлопотать.
В общем, что называется, не солоно хлебавши вернулась Нашка за свой столик и снова принялась мрачно разглядывать всяких по всем сторонам — а вдруг заметит кого-нибудь из старых собутыльников, тогда можно будет подкатить уже с большей надеждой в попрошайничестве. Но снова выбирать, к кому бы со своим голодом обратиться, не пришлось, потому что к ней неожиданно как-то, почти незаметно для нее, подошла одна из служанок и тихо предупредила:
— За кухней, вниз по лестнице, есть каморка сбоку, там жди. Только тихохонько, чтоб сама себя не замечала…
Метательница подивилась такому образному приказанию, огляделась еще разок, тетка — прислужница трактирная убралась почти так же по-мышиному, как и оказалась рядом. Никто на Нашку вроде бы не обращал ни малейшего внимания. Она поднялась и тогда поняла, что тот самый мужичок с кашей, к которому она подошла, смотрит на нее — только умело очень. Если мельком обвести весь зал взглядом — то и сидит он как-то к ней боком, и по- прежнему что-то там жует, пить — не пьет, это правда, но что-то жует, и… И все же он следил за ней едва ли не внимательней, чем за бойцами следят на арене во время самой горячей схватки. Если бы не умение Нашки выступать перед многими и многими зрителями, она бы этого не поняла даже. А так, как выходило сейчас, была уверена, что этот… кашеед — самый внимательный ее наблюдатель.
Но его, кажется, можно было не опасаться. Нашка тихо нырнула за какого-то разгулявшегося выпивоху из сплавщиков, к тому же в другом конце трактира в другой компании кто-то шумно и сильно заспорил, как считать выпавшие кости… В общем, никто ее видеть не должен был.
Она прошла мимо кухни, запахи оттуда чуть не своротили ей голову набок, но она нашла и лестницу, и темные ступеньки. В комнатушку, чуть больше, чем ее собственная у тетки Васохи, она вошла осторожно. Но тут были только оба… вышибалы Сапога — Гус и Кореня. Они были похожи — оба здоровые орко-гоблины, да еще с примесью тролльской крови, уж очень у них была плотная и малошерстяная шкура у обоих, а волосы, как сказывали, не росли только у троллей. Даже у людей волос было больше, чем у троллей, — это всем известно.
Оба сидели на одной недлинной лавочке так, что для Нашки места уже не оставалось. Она посмотрела на обоих, пробуя угадать, кто из них — кто? Вот странное дело, и ведь обитала она в этом трактире уже не один месяц, и доходило до того, что с обоими громилами приходилось если не вполне всерьез драться, то хотя бы отношения выяснять не раз, а все равно — не могла она запомнить, кто из них Гус, а кто Кореня. Для верности сказала:
— Привет, кореша.
— Мы тебе не кореша, — буркнул один.
Второй добавил:
— Ага.
Значит, тот, у кого серьга в левом ухе, тусклая и чуть помятая, скорее всего, был Кореня, он всегда высказывался первым. Кажется… А второй, менее разговорчивый, — это Гус, с серьгой новенькой, блестящей, будто бы только вчера купленной или снятой у кого- нибудь из забредших сюда, в трактир, дурачков, который не смог расплатиться.
— Чего сидим? — поинтересовалась Нашка.
— Ты тоже сиди, — сказал предполагаемый Кореня.
— Вот там, в уголку, — договорил Гус.
Нашка подумала. Стоит ли объяснять, что не она сюда пришла, а позвали ее, но вместо этого сказала:
— Пожрать бы.
Вошел Сапог, он был хмур, видимо, о чем-то сосредоточенно думал, хотя в это было трудно поверить — что он умеет заниматься таким не слишком торгашеским делом. И все же он определенно на что-то решался. Оглядел всех. Нашка, пробуя разобраться в его настроении, наморщила лоб, приподняла бровь. Это и привлекло внимание трактирщика.
— Хорошо, что пришла, — кивнул ей Сапог. — Дело есть… Так в общем-то, не дело даже, а просто… Решил избавить тебя от долга, за определенную работу, конечно.
У Нашки отчего-то нехорошо засосало под ложечкой.
— Говори, — согласилась она. Облегчения, что она хотя бы один из своих долгов спишет, у нее определенно не возникало.
— Нужно… — Сапог принялся покашливать, оба его дурелома догадались, поднялись с лавки, он уселся, широко расставив ноги, свесив свой необъятный живот между коленей. — Нужно для верности перебить одну конкурирующую… бандочку. Ну не банду настоящую, а так… Просто будет их немного, полагаю, душ пять, а то и вовсе…
— Трое их будет, — прогундосил Кореня. — Мы ж смотрели за ними, сам же весь день заставил за ними таскаться…
— Мы ни разу даже не выпили, — похвалился Гус. — Только и смотрели, смотрелки все об них истерли до мозолей. — Ударение в последнем слове он сделал на последнем слоге.
Сапог не обратил на них внимания. Проговорил чуть живее, чем прежде:
— Их будет трое, за каждого — по монете, кажется, это очень щедро для тебя будет.
— Смотря что они за бойцы, — высказалась Нашка. И призадумалась.
— Это отличная цена, — продолжил Сапог, — к тому же, если все пойдет как надо, я и впредь тебя не забуду, все же мы тогда будем уже повязаны…
— Гы… трупаками, — ощерился Гус.
Нашка решила отказаться, что-то ей в этом предложении не нравилось. Положить троих или даже пятерых каких-то злодеев — это непросто, но с помощью Корени и Гуса, да
