только говорить может, за ним еще записывать надо. — Последнее замечание Рыбацкий произнес с такой насмешкой, будто говорил о каком-то жалком недотепе.
— Ну и что ж, что записывать? Разве это важно? Важны цифры! Десять тысяч — звучит! Тысяча — не звучит! Если мы так продолжать будем, вольют нас в Горназ как пить дать.
— Ну уж прямо — вольют!.. — неубедительно промямлил Рыбацкий.
— Вольют. И поставят над нами Примерову. Меня назначат заместителем, а тебя — тебя пошлют на учебу. Вот так!
— Но что же делать?
— А вот что: наш элсонаим должен выдавать пятнадцать тысяч вариантов в час — и все! Пятнадцать — это же не десять!
— Это-то верно. Но изобретатель отказывается увеличивать проектную мощность.
— Давай сюда изобретателя! С кадрами, Рыбацкий, надо работать.
Рыбацкий вышел, а Сычкин, погрузившись в административные думы, зашагал по кабинету.
Да, теперь уже невозможно установить, как это случилось. Но в эпоху многочисленных реорганизаций и сокращений, укрупнений и разукрупнений, разделений и слияний в Шумиловске появились два совершенно одинаковых учреждения: Горназ и Горнаим.
Заглянув в «Толковый словарь» Ушакова, можно узнать, что слово «наименование» имеет тот же смысл, что «название», только является устаревшим.
И кабинет Сычкина в точности соответствовал сказанному в словаре. Будучи таким же, как кабинет Примеровой, но заставленный громоздкой классически-учрежденческой мебелью, он выглядел мрачней и старомодней.
И сам хозяин кабинета тоже мог бы служить наглядной иллюстрацией к авторитетному определению вышеупомянутого словаря.
В комнату вошел или, вернее, ворвался в сопровождении Рыбацкого пожилой профессионально издерганный изобретатель.
— Это абсурд! — закричал он с ходу. — Мой составитель наименований не рассчитан на такое количество вариантов!
— Да, не рассчитан. Но реальная действительность, товарищ изобретатель, нередко вносит поправки в наши расчеты, — спокойно и внушительно сказал Сычкин, хранивший в памяти множество ходовых формулировок и фраз. — Сегодня элсонаим дает тысячу вариантов, завтра — десять тысяч, послезавтра — пятнадцать. Мы должны смотреть в послезавтра. Кибернетика на службе прогресса!
— Но каким образом элсонаим может увеличивать свою мощность? За счет чего?
— А это ваше дело, — вставил Рыбацкий. — Наше дело попросить, ваше — разобраться.
— Элсонаим должен увеличивать мощность за счет неиспользованных резервов, — четко сформулировал Сычкин.
Привычная формулировка всегда успокаивала Сычкина и казалась ему убедительной и не требующей пояснений. Мысли и высказывания его строились из готовых фраз, как блочные дома — из готовых стандартных блоков. И такое крупноблочное мышление было для него единственно возможным, ибо иначе Сычкин уже не мог.
— Но принципиальная схема элсонаима не позволяет… — попытался объяснить изобретатель.
— Мы не можем находиться в плену у привычных схем! — перебил его Сычкин.
— Не мы для схем, а схемы для нас! — поддакнул Рыбацкий.
Изобретатель дико посмотрел на них и, хлопнув дверью, выскочил из кабинета.
— Консерватор! — определил управляющий.
— Консерватор и псих! — уточнил заместитель. — Я же говорю, с ним каши не сваришь.
— Ну, вот что, Рыбацкий, другого выхода нет, кадры решают все, — подумав, сказал Сычкин. — Придется тебе раздобыть этого самого Фигуркина.
— Да что ты, Борис Петрович, как же я его раздобуду?
— Путем правильного применения принципа материальной заинтересованности.
— Легко сказать.
— А вспомни, Рыбацкий, как мы руководили автохозяйством и ты доставал самые дефицитные запчасти! Вспомни, как мы заправляли спортом и ты добывал самых дефицитных футболистов!
— Эх, Борис Петрович, когда это было!.. Стар я стал…
— Старый конь борозды не испортит! — нашел подходящую фразу Сычкин. — Ты подумай, что поставлено на карту! — И управляющий произнес пламенную речь о том, что скорей запрягут вместе коня и трепетную лань, скорей Каспийское море начнет впадать в Волгу, чем их родной Горнаим вольют в какой-то Горназ.
— Ну что ж, — сказал воодушевленный речью Рыбацкий. — Ваше дело приказать, наше — попытаться. Попробуем раздобыть этого красного Эдисона.
Примерова и Фигуркин вышли из учреждения вместе и, держась на почтительном расстоянии друг от друга, свернули за угол.
— Ох, устала я! — сказала Примерова. — Целый день помогала отделу питания и зрелищ придумывать название для нового магазина самообслуживания.
— Ну и как, — рассеянно спросил Костя, — придумали?
— Не до конца. Хоть бы скорей ваш элсоназ, Константин Львович, начал работать. Вся надежда на него.
— Он бы давно уже работал, Зинаида Васильевна, если бы мне не пришлось увеличивать его мощность. Между прочим, по вашей милости.
— Ну, не сердитесь, Константин Львович, Это же для пользы дела.
— Не уверен!
— Ох, опять вы за свое! — Примерова оглянулась и, убедившись в том, что они достаточно далеко ушли от Горназа, взяла Фигуркина под руку. — Так куда мы, Костенька, пойдем? У нас впереди целый вечер.
— Видите ли, Зинаида Васильевна…
— Мы уже не на работе, Костенька, и я для тебя не Зинаида Васильевна.
— Ну да, конечно… Никогда не успеваю вовремя переключиться…
— Но это же так просто: на службе мы на «вы», вне службы — на «ты»… Так куда мы пойдем: в кино или ко мне?
— Видишь ли, Зина, тут такое дело… Приезжает тетка из Армавира, и мне, понимаешь, нужно ее встретить.
— Понимаю. На прошлой неделе у тебя брат из Симферополя гостил. А перед братом — бабушка из Омска…
— Дедушка из Томска, — поправил Костя.
(А с противоположной стороны улицы за ними наблюдал Рыбацкий. Стараясь оставаться незамеченным, он стоял к ним спиной, внимательно следя за их отражением в зеркальных стеклах витрины.)
— Ax, извини, действительно дедушка из Томска.
— Ну и что же тут смешного?
— Ничего. Всесоюзный слет родственников. Привет!
Примерова перебежала улицу и едва не столкнулась с Рыбацким, который, не обратив
