свежевыпеченного матерью ржаного хлеба, ножик, пучок зеленого лука и берестяную солонку:
— Вот, как в ресторане, — полюбовалась она.
Все замолчали. Потянулись тягостные минуты ожидания.
— Мутит прямо, как жрать хочу! — помотал головой Приблудный.
— Отломи горбушку хлеба и поешь с луком, — посоветовал Есенин.
— Нет уж, потерплю, что я, маленький, что ли? — буркнул Иван, залезая в шалаш и выравнивая сенную подстилку. Все сочувственно засмеялись.
Послышался приближающийся конский топот. Подскакал верхом Илья и с ним несколько парней. Соскочив с лошадей, они подошли к костру и поздоровались с Есениным за руку. Илья, улыбнувшись, сказал:
— Сергей, брат! Тут вот к тебе ребята с извинением за давешнее… Ну… Это вон Данилка с Костькой дружка твоего поучили малость… — и он указал на двоих виновато потупившихся молоденьких парней. — Прощенья просят! Ну!.. — грозно добавил Илья. — Чё языки проглотили?!
— Сергей, прости, Христа ради, промашка вышла! — встрепенулся один из них.
— Что ты у меня просишь? Ты у него вон проси!.. Иван! — Есенин подошел к шалашу и пнул торчащие ноги Приблудного. — Эй! Кавалерист, вылазь, делегация к тебе.
— Чего тут? — недовольно проворчал Приблудный, вылезая.
— Здорово, паря! — К нему подошел другой парень и протянул Ивану руку. — Коськой меня зовут. Что, болит глаз-то?.. Это я тебе гвазданул. Ты мою девку провожать вчерась увязался, а я… ну, в общем, сватов к ней хочу засылать. Уж ты прости!
— А я ей чего сделал? — забасил Иван. — Ни за што ни про што — хрясь промеж глаз!
— Да у нас сроду так ведется: сначала бьют, а потом разбираются! Ну, хочешь, ты мне гваздани, а? — молил Костька. — Дай раза и — квиты!
— Если я гваздану, окривеешь! — расправил богатырские плечи Иван. — И невеста за тебя не пойдет, придется мне ее замуж брать! А мне неохота в эти годы впрягаться!
Все засмеялись, довольные, что гроза миновала. Иван протянул парню свою лапищу и сдавил ему руку так, что парнишка ойкнул:
— Ставь бутылку, и делу конец.
— Это мы за милую душу, браток! — Обрадованный, что все обошлось миром, Костька вскочил на лошадь и помчал во весь опор к Оке, на переправу.
— Эй, Катька, снимайте ведерко, а то рыба разварится, — крикнул сестрам Сергей, но Приблудный с Наседкиным сами, осторожно взяв палку за концы, осторожно сняли ведерко с дымящейся ухой и поставили около рогожки.
— Илья, оставайся с нами… ухи много, — пригласил Есенин. Илья замялся:
— Сережа, брат, можно, мы все с вами посидим? Вся наша артель тебя послушать хочет. Нынче на сенокосе только и разговору: поэт знаменитый приехал!.. Девки исшушукались. Хотят комсомольцы вечёрку устроить прямо в лугах. Наташка Сурова у них заводила… Попоют — попляшут под гармошку… А? Ты как? Провизия у нас своя, — указал он на мешок, притороченный к седлу.
— Самогонки Костька щас расстарается, — поддержал Илью молчавший досель Данилка.
Есенин пожал плечами:
— Да я что? Пожалуйста, я не против! Только чур без драки!
— Какая драка?! — обрадовался Илья. — Радость великая у нас!
— У нас и на радостях не залежится! — засмеялся Есенин. — Ну, давайте есть, а то невмоготу уже. — Он присел на охапку сена. Катя с Шурой разлили по тарелкам пахнущую дымком юшку и, отрезав всем по куску хлеба, уселись сами, аккуратно поджав под себя ноги. Есенин, хлебнув ушицы, зажмурился от удовольствия и сказал с рязанским говорком: «Ой, такой ухи за границей ни вжись ня похлябашь». Все засмеялись. На душе у всех было светло и радостно, под стать этому теплому летнему вечеру.
Прошло совсем немного времени, а вечёрка в лугах была уже в полном разгаре. Пламя от разведенного молодежью огромного костра далеко освещало все вокруг. На ровной лужайке девчонки плясали, подпевая под гармошку частушки-страдания. Пока одна пела и била дробушки, другая супротив нее легонько притоптывала в ритм музыки, ожидая, когда подружка закончит. Девки, одетые как на праздник, во все лучшее, сменяли друг друга, и только Наташа Сурова не уступала своего места. Неутомимо била она дроби каблучками по скошенной траве, звонким голосом выпевая всё новые и новые частушки.
Окруженный парнями гармонист лихо разводил мехи, склонив набок голову, когда она плясала, и играл тише, когда Наташа запевала:
Сидя отдельно, у своего небольшого костра, Есенин задумчиво улыбался, прислушиваясь к пению и поглядывая на мелькающие в пляске Наташкины крепкие стройные ноги, обутые в новенькие полусапожки.
— Надо же, какая голосистая, — довольно покачал он головой. — Шурка, а ты что не пляшешь? — ласково обнял Сергей сидящую рядом сестренку.
— Мала еще, — вздохнула она с сожалением, — там те, что невестятся уже…
— А Катька что ж не спляшет… Где она?
— Они с Наседкиным на лодке кататься поехали к шлюзам. Да их много, на трех лодках… наперегонки поплыли.
— А Приблудный где? — спросил Есенин Илью, который не отходил от него ни на шаг.
— И Иван с ними! Силищу свою показывает, гребет, аж весла трещат! Не бойся, Сергей, я проследил — они трезвые все, — успокоил Илья брата и тут же ловко кинул сестре подсолнушник: — Шурка, лови!
— Ой, спасибочки, Илья! Где согородничали? — обрадовалась Шурка и стала сосредоточенно лузгать молодые семечки.
— Где были, там уж нас нет! — хитро улыбнулся Илья.
— В-о-от он где!!! — А мы-то его по всей деревне ищем! — раздались голоса. К костру, слегка пошатываясь, подошли Прон с Лабутей. — Вот! — поставил Лабутя перед Есениным изрядно ополовиненную четвертную бутыль самогонки. — Выпить с тобой жалает и послухать, как ты нас с Пронькой рассудишь! — Они приткнулись у костра, уставясь на Есенина хмельными глазами.
— Ты вот ответь мне, голубарь!.. Много ты по свету поездил, повидал всего… Скажи, будет ли у нас жисть человеческая коли-нибудь? А?.. А то вот уж три года кряду у нас в деревне то падеж, то пожар… Отец-то твой тоже погорелец… Скотина дохнет… С чего бы ента напасть на нас? Едрить ее в дышло!
— А я ему говорю… Все потому, што СЛО-БО-ДА! СЛО-БО-ДА! Ента, мать ее незамать! Барское имение разорили, один дом вон только остался… Всё добро растащили и пропили… А сколько драки средь мужиков было! И дрекольем, и вилами!.. За косы брались… — зло вещал Лабутя.
— Сам первый небось из-за тедного семишника готов глотку перервать! — рявкнул на него Прон.
— Нешто тебе отдать?.. Ты вон сколько от Кашиных-то приволок, а? Патефон упер! А уж как барыня
