На работу она отправилась в растерянных чувствах.
«Странное дело, — размышляла Гранская, — столько ждала этого момента — и все равно неожиданность».
Было радостно, но в то же время вставал вопрос: что дальше? Ехать в Москву, к сыну? Остаться? Оттягивать решение дальше было невозможно.
В прокуратуре сразу заметили ее состояние. А узнав новость, каждый, естественно, счел нужным поздравить.
— Ну что ж, мой тезка не подкачал, — высказался по этому поводу Юрий Александрович Коршунов, появившийся у следователя в середине дня. — Жаль только, что не пошел по вашим стопам. Мой Валерка категорически заявил, что будет милиционером.
— Сколько ему?
— Пять, — усмехнулся старший лейтенант.
— Значит, решение твердое! — рассмеялась Гранская. Потом уже серьезно добавила: — Вообще-то мой Юрка скорее исключение. В Ленинграде в Институте усовершенствования следователей провели опрос. Большинство ответило, что их дети тоже хотят стать следователями… Ну, я вижу, у вас есть что-то новенькое?
— Так точно, — кивнул инспектор. — Удалось кое-что установить из прошлого Боржанского… Во- первых, из Кривых Бугров он не сразу отправился в Таджикистан, а тринадцать лет обретался в Химках, под Москвой. Между прочим, никто не помнит, чтобы у него были пятна, я имею в виду витилиго…
— И чем он занимался в Подмосковье?
— О-о! — протянул Коршунов. — Делец был отменный! Сначала занялся изготовлением ковров. Он ведь неплохо рисовал… Помните, после войны красавицы у пруда с лебедями, на клеенке?
— Смутно, — призналась Инга Казимировна. — Совсем девчонкой была…
— Бойко шли. Потом, когда справились с разрухой, в магазинах появлялось все больше товаров. И, естественно, ковров. Боржанский перешел на фарцовку. Не ладилось, не знал языков. Как общаться с иностранцами?.. Он пробует себя на ниве валютчика. Накололи свои же, более опытные компаньоны: подсунули фальшивые царские червонцы…
— Это было уже когда? — поинтересовалась следователь.
— Конец пятидесятых годов… Боржанский не унывал. Занялся спекуляцией автомобилями. Кажется, преуспел… А тут начался другой бум иконы, старые картины…
— Шестидесятые годы? — улыбнулась Инга Казимировна.
— Точно… Но ведь надо иметь прикрытие. Боржанский скупил картины у одного художника. Тот был способный, но… — Юрий Александрович щелкнул себя по воротнику. — Кончил белой горячкой… Боржанский действовал с умом. Обнародовал, так сказать, творчество постепенно. Будто сам пишет картины. На выставки давал по нескольку штук. Сначала на самодеятельные, затем на профессиональную областную. Тут он снова чуть не погорел. Один из друзей спившегося художника узнал две-три его работы. Ну и Боржанский быстренько смотался. Причем подальше от Москвы — аж в Среднюю Азию. После того случая он боится выставок, как черт ладана. Не соглашается ни за какие коврижки…
— Да, его уголовная биография — прямо клад для криминалиста, сказала Гранская. — Можно проследить историю различных категорий преступлений. Для каждого времени — своя… Дальше?
— Из Таджикистана он совершенно неожиданно уезжает в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. Отъезд по времени совпал с тем фактом, что его отыскала двоюродная сестра. — Коршунов многозначительно замолчал.
— Вы думаете, это связано?
— Понимаете, повода уезжать как будто не было. Имел дом, в городе уважали, работа — одно удовольствие. Боржанский возглавлял бригаду от худфонда. Ездили по колхозам, оформляли разные стенды, писали портреты передовиков. Заработок — будь здоров! И вдруг бросает все и тащится в Южноморск, на пустое, как говорится, место. Ведь он не сразу стал главным художником сувенирной фабрики. Пришлось поработать локтями. Одно время даже в кинотеатре прозябал, малевал афиши…
— Может, обыкновенная тяга к перемене мест? Или климат в Таджикистане не подошел. Там ведь летом жарища!
— Южноморск — тоже не Прибалтика.
— Все-таки море, мягче климат, согласитесь…
— Все это так, — сказал Коршунов. — Но вот какая странная штука: в школе он по рисованию шел хуже всех. То есть ни в зуб ногой.
— Да и сейчас, насколько я понимаю, не Репин. Вы же сами говорите: картины не его.
— Но все-таки что-то рисует…
Инга Казимировна задумалась. Потом зачем-то достала две фотографии Боржанского-подростка и нынешнего. Долго смотрела на них.
— Да, — сказала Гранская, — за всем этим определенно что-то кроется. Но вот что именно, пока понять не могу… Знаете, Юрий Александрович, у меня есть одна идея. Надо провести экспертизу. У нас такую не осилят, только в Москве. — Она вздохнула. — Пошлю, хотя время и поджимает…
Надя страдала. Страдала молча. Виктор в последнее время забегал к ней на несколько минут, а бывало, не появлялся и по два дня. Но она не высказала ему ни слова обиды. Думала, поймет сам. Но Берестов словно не замечал ее еле сдерживаемых слез.
Она стала бояться опять остаться одинокой. Хорошо, была Павлинка. Девочка занимала почти всю ее жизнь, не давала тревоге окончательно заполонить сердце. Днем. Зато по вечерам, когда Павлинка засыпала в своей кроватке, Надя не находила себе места.
И еще одолевал страх за Виктора. Ей казалось, парня опять засасывает трясина, та, которая однажды уже вырвала его из нормальной жизни. Надя уже не знала, что больше ее влечет к Берестову — любовь или желание помочь ему остаться честным человеком. А может быть, второе еще больше разжигало ее чувство. Виктор умел быть нежным, заботливым. Умел… Но далеко не всегда эта его природная черта прорывалась через какую-то преграду. В эти минуты Наде было особенно жаль его. О годах, проведенных в заключении, Виктор никогда не говорил. И она понимала его: то, что он видел и пережил, лучше не ворошить. Она готова была на все, лишь бы с ним больше никогда не случилось ничего подобного.
В тот вечер ей было почему-то особенно тоскливо. И когда к ней буквально вихрем ворвалась Тамара Марчук, Надя поначалу обрадовалась.
Тамара была в ярком крепдешиновом платье, босоножках-танкетках, в модных темных итальянских очках с тонкой золотой оправой.
— Ой, Надюха, кого я видела в «Кооператоре»! — воскликнула она, снимая очки.
И хотя лицо Тамары покрывал толстый слой грима, однако он не мог скрыть синеву под глазом — итог посещения Анегина и Громилы.
— И ты еще шастаешь по ресторанам? — покачала головой Надя, показав на синяк.
— А я не снимаю очки… Знаешь, клеятся еще чаще. Мужчин всегда волнует загадочность…
Она снова надела очки, фасонисто прошлась по комнате, кажется, забыв, зачем забежала к подруге.
— Так кого ты видела? — напомнила Урусова.
— Твоего Виктора! — выпалила Марчук.
Надя не успела расспросить Тамару о подробностях, а та была уже в дверях, бросив на ходу:
— Чао! Меня ждут в машине. Мужик — во! Тридцать пять лет, уже полковник, летчик первого класса…
Тамара исчезла, оставив после себя резкий запах духов.
У Нади заныло в груди, захотелось плакать. Выходит, недаром ее сегодняшнее беспокойство.
В кроватке спала Павлинка, обняв плюшевого медвежонка.
— Поеду! — вслух сказала Надя. — Нужно увидеть самой… Если все так…
Наскоро переодевшись, она выскочила на улицу. Оставлять девочку одну она не побоялась — та всегда спала спокойно и крепко.
Такси удалось остановить моментально — шофер свой, из таксопарка, где она работала.
