Но каждый раз, глядя на нежную кожу лица, шеи и рук приятельницы, сквозь которую проступали тонкие голубоватые прожилки, Инга Казимировна пугалась этой очень слабой защищенности — слишком близко под поверхностью теплилась и пульсировала в Вере жизнь.
И еще. Самсонова сразу бросалась в глаза в толпе людей. Как ни странно, не яркостью, а, напротив, легко читаемой блеклостью. Словно на яркой однотонной краске промелькнул мазок акварели. Удивительно при этом было то, что Вера обладала хорошим здоровьем, любила поесть. Ее хрупкость, элегантность была совсем не физического свойства. Однажды они поехали в лес на пикник. Вера пригласила Гранскую погулять. Скорей, убежала от шумной компании мужа, где было много пустого славословия, явно подхалимских тостов и чрезмерного желания угодить Глебу Артемьевичу.
Они ушли далеко. Вера отлично ориентировалась и отыскала дорогу назад по только ей понятным приметам. Как какой-то зверек или птица. Вернулись они часа через два, когда их уже принялись искать. Инга Казимировна, как говорится, с ног валилась от усталости, а Вера даже не утомилась. Будто не исходила десяток километров, а парила над землей.
И все же Гранская не могла отделаться от странной боязни за эту хрупкую и в то же время имеющую в себе крепкую невидимую пружину женщину.
Вера Самсонова была единственным человеком в Зорянске, которая знала все, точнее почти все, об отношениях между Ингой Казимировной и Кириллом. И то, что Вера позвонила и пригласила ее в гости, немного укололо совесть Гранской — в суете дел и своих личных забот она давно не заглядывала к подруге.
Самсоновы жили в особняке, который достался Глебу Артемьевичу от прежнего директора. Находился он далеко — по зорянским, естественно, масштабам — от центра. Но зато место было живописное — вязовая роща на пригорке, внизу синела спокойная гладь Зори, оттененная желтым песком пляжа. Тонкий карьерный песок завезли сюда уже при Самсонове, а вернее его стараниями.
Подходя к обители директора завода, Инга Казимировна вспомнила, как выглядел дом прежде, когда его занимали предшественники Глеба Артемьевича. Сад был куда поменьше, забор пониже, да и сам дом выглядел значительно скромнее. Теперь же у него появился второй этаж с выходом на пристроенный солярий, подземный гараж, во дворе беседка с летней плетеной мебелью, финская баня и бассейн.
Гранскую встретил Томми — огромный ньюфаундленд с вечно плачущими глазами. Он был грозен с виду, а на самом деле увалень и добродушнейший из псов.
Сквозь узорчатые стены беседки Инга Казимировна увидела бледно-лиловое пятно — халатик Веры. К беседке вела вымощенная гранитной плиткой дорожка, обсаженная пряно пахнущими флоксами.
Вера сидела в плетеном кресле с томиком Цветаевой в руках. Темная русая коса лежала на груди; обычно она убирала волосы в узел на затылке и закалывала красивым гребнем.
Они поцеловались — тоже московская привычка.
— Пойдем в дом или посидим здесь? — спросила Вера.
— А где твои?
— Катя в школе…
— Как? — удивилась Гранская. — Каникулы ведь.
— Новое увлечение. Вдруг проснулась любовь к животным. Галя Измайлова организовала кружок. Слышала, наверное?
— «Белый Бим»? — улыбнулась Инга Казимировна. — Центр излечения больных животных…
— А мне затея нравится, — серьезно сказала Вера. — Держать здоровых ординарно. Воспитывать же детвору на сострадании — верный путь к лучшим сторонам их души…
— А Глеб Артемьевич где?
— Принимает телевизионщиков из области. Ну, решай насчет обеда, попросила Вера.
— Еще спрашиваешь! Конечно здесь! — весело ответила Инга Казимировна.
Ее несколько подавляли хоромы Самсоновых. Торжественная гостиная с камином, отделанным мрамором, нарядная югославская мебель, дубовая лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж…
Вера пошла в дом и прикатила на столике-тележке (тоже для Зорянска шик!) обед. Сама она почти не готовила, для этого к ним приходила женщина — что-то вроде домработницы, которая стряпала не особенно изысканно, но сытно. Впрочем, как заметила Гранская, в семье директора гурманов не было. Глеб Артемьевич любил икорку, копчености, но скорее потому, что это было трудно достать другим, а ему — запросто. Но Гранская обратила внимание, что какой-нибудь борщ он уминал, пожалуй, с большим удовольствием.
Кто-то заметил: если тебе с человеком приятно трапезничать, значит, он может быть твоим другом. Инге Казимировне всегда доставляло удовольствие есть с Верой. Особенно наедине. Вера изящно держала ложку, нож и вилку, умело резала мясо, отправляя его в рот маленькими кусочками. И при этом поддерживала беседу, которая не мешала, а, наоборот, как бы создавала нужную атмосферу за столом.
И вот теперь они мирно обедали, болтали, казалось бы, ни о чем, под тихий шелест вязов и гудение шмелей. Их было много в саду, разных золотисто-медных, замшевых, темно-коричневых с красным, сине- фиолетовых. Томми лениво следил за ними грустными глазами, лежа у входа в беседку.
«Обязательно надо будет завести домик под Москвой, когда я перееду к Кириллу, — вдруг подумалось Инге Казимировне. — Хорошо бы на берегу реки».
Последнее время она все чаще мечтала о том, что будет, когда они, наконец, поженятся с ее «непоседливым профессором», как она ласково называла Шебеко. Гранская на минуту представила себе, что не Вера, а он сидит сейчас с ней в этой беседке, и сердце томительно защемило: почему они вынуждены жить далеко друг от друга и их свидания так редки и скоротечны?
— Верочка, я тебе завидую, — не удержавшись, выдала свои чувства Инга Казимировна. — Век бы сидела тут и ничего не желала иного, ей-богу…
— С Кириллом, разумеется, — угадав ее мысли, произнесла с улыбкой Самсонова.
— Господи, конечно!
— А я вам завидую, — сказал Вера просто.
— Ну да, так я тебе и поверила…
Вера ничего не ответила. Взяла чайник мейсенского фарфора и налила гостье чаю. И Ингу Казимировну — в который раз! — поразила хрупкость ее белой руки с тонкими веточками голубых прожилок.
— Как у вас все-таки здорово! — воскликнула Гранская. — Воздух…
— Воздух… — повторила грустно Вера. — А знаешь, мне именно его часто не хватает. Сидишь одна. Все время одна, чего-то ждешь…
Инге Казимировне захотелось расшевелить, растормошить эту зачарованную каким-то недобрым колдуном женщину.
— Не сердись, Верочка, но мне кажется, ты сама придумала себе хандру. И лелеешь ее, как любимое дитя…
— Хочешь сказать — бешусь с жиру?
— Если бы бесилась…
Самсонова поправила косу, вздохнула.
— Может быть, ты права, — сказала она. — А что делать?
— Смотри глупые фильмы — комедии, боевики, читай детективы. И чем примитивнее, тем лучше, — полушутливо посоветовала Гранская. — Я ведь знаю, на тебя сильно действуют книги.
— Ты имеешь в виду это? — показала Вера на книгу стихов Марины Цветаевой.
— И это… Понимаешь, тебя буквально завораживает чужая ностальгия…
— Ингуша, у Цветаевой не только ностальгия.
— Но бабская истерика — это точно, — намеренно сгустила краски Гранская.
— Бабская истерика! — возмутилась Вера. И вдруг с горячностью и страстью, так не присущей ей, продекламировала:
