Бессердечная Аманда

Рудольф не ожидал такой просьбы и спрашивал себя, что бы он сделал, если бы знал заранее, – навел бы в комнате порядок или просто разложил бы валяющиеся повсюду листы бумаги и книги иначе.

Поездка на озеро (которое ему показала в первый вечер их знакомства вторая жена) не должна была занять какое-то особое место в повествовании, то есть она не заняла никакого особого места. Главное, пожалуй, заключалось в том, что у Луизы и Рудольфа не дошло дело до первых объятий на берегу, хотя Луиза, возможно, была готова к этому. Они поужинали, выпили вина; Луиза была поражена его запасливостью: из своего поистине безразмерного багажника он извлек, как фокусник из цилиндра, скатерть, бокалы для шампанского, лед, ручную мельницу для перца, льняные салфетки и многое другое. Потом они сидели так близко друг к другу, что их колени соприкасались, и, чтобы поцеловать ее, требовалась даже не смелость, а просто немного решительности. Но Рудольф сознательно оттягивал кульминационный момент.

Потом он в соответствии с разработанным планом встал и спросил, как она смотрит на то, чтобы искупаться. Она ответила: «Скорее отрицательно», но по ее нерешительному тону он понял, что ее нетрудно будет уговорить составить ему компанию. Рудольф выразил надежду, что она не станет возражать, если он полезет в воду один. Напротив, ответила Луиза с улыбкой, она будет ему очень признательна. Он отступил в тень и разделся. Чтобы оставить ей возможность последовать за ним, он не пошел за своими плавками, лежавшими в ящике для перчаток, а отправился купаться голым. Глубина начиналась сразу возле берега, это он еще помнил, а вот дно стало более илистым с тех пор, как он был здесь в последний раз. Он проплыл несколько метров и в приливе непринужденного веселья принялся манить ее в воду, уверяя, что вода теплая, как в ванне, что более чистого озера не найти во всей округе и что она никогда себе этого не простит, если так и просидит все время на берегу. Чтобы она поверила в спонтанность идеи выкупаться, придется отказаться от полотенец, подумал он. Не врать же ей, что он всегда возит с собой полотенца, – это было бы смешно.

Вода и в самом деле была приятной, ему не надо было лукавить, зазывая Луизу в воду. Он давно уже не испытывал такого блаженства. Отплыв подальше от берега, он увидел, что Луиза, еще одетая, пробует воду ногой. Он не стал подбадривать ее, решив, что она сама разберется, что к чему. Надо сказать – необязательно сейчас, но почему бы и не сейчас, – что он совершенно не чувствовал никакого превосходства перед ней, что он воспринимал ее как равную себе, если не считать некоторых маленьких житейских навыков и приемов, которые стороннему наблюдателю могли показаться весомыми, а на фоне этой новой, необычной истории ровным счетом ничего не значили. Она крикнула ему, чтобы он не заплывал далеко. Он спросил: почему? Она ответила: потому что уже ночь. Может, она плохо плавала или вообще не умела плавать и при всем желании не могла последовать его примеру? Он боялся все испортить – храбростью или нерешительностью, юношеской напористостью или старческой сдержанностью. Может, мне просто следует положиться на инстинкты, думал он, но потом сообразил, что он не понимает языка инстинктов. Он боялся совершить ошибку, спутав инстинкты с порывами, импульсами: их приказы были однозначны. Неужели умный инстинкт не может удержать человека от слепого следования глупым импульсам?

Заметив, что уже миновал середину озера, он решил доплыть до противоположного берега. Что бы его ни ожидало с Луизой – возможностей импонировать ей остроумными замечаниями у него будет гораздо больше, чем возможностей продемонстрировать свое физическое здоровье. Он с удовлетворением ощущал запас сил; если Луиза будет беспокоиться о нем или просто скучать без него – это только на пользу, подумал он. Он даже сам удивился, как легко ему было преодолевать нагрузку, хотя он и старался плыть как можно быстрей, чтобы не затягивать этот аттракцион.

С другого берега ему уже не видно было то место, где она могла стоять; он разглядел лишь разрыв в стене камыша, откуда приплыл. Потом он услышал ее голос: «Эй! Вы где?» Они какое-то время перекликались: «я здесь», «где? я вас не вижу!», «здесь, прямо напротив!», «возвращайтесь немедленно!» – пока в их перекличку не включился зычный мужской голос: «Эй! Хватит орать!» Поскольку Рудольф был голым, а голос раздался где-то совсем близко от него, он предпочел промолчать и полез обратно в воду. Прикинув на глаз ширину озера – метров четыреста, – он подумал, что небольшая передышка ему бы, конечно, не повредила, но не решился вести дальнейшие переговоры с Луизой и крикнул только: «Плыву обратно!»

До середины озера он добрался без особых проблем, потом у него закололо в боку, и он заметил, как ощутимо тают силы. Он остановился, чтобы передохнуть. Нет, причин для серьезного беспокойства не было, эти несчастные пару сотен метров, которые ему еще оставались, он уж как-нибудь проплывет. Но его вдруг охватил приступ злости. Он перевернулся на спину и стал ждать, когда восстановится дыхание, едва заметными движениями рук удерживая тело на поверхности. У них в школе это упражнение называлось «утопленник». На берегу его пыхтенье вряд ли могло быть слышно. Он не обольщался насчет этого короткого отдыха и прилива новых сил, он уже представлял себе, как вылезает на берег, шатаясь от изнеможения и тяжело дыша, и предстает перед Луизой уже не тем лихим малым, который только что весело плескался, а жалким голым старцем, посиневшим от холода и не заслуживающим ничего, кроме жалости. От его веселья и уверенности в собственных силах не осталось и следа, он мысленно проклинал свою глупость и самонадеянность.

Он принялся считать свои движения, чтобы не думать о сцене, которая его ожидала и которой было уже не избежать. Когда он наконец вышел из воды, он даже не пытался скрыть своей усталости. Луиза поджидала его с полотенцем, которое она давно обнаружила в багажнике, и он был этому очень рад: еще полчаса сохнуть, дрожа от холода, – это было бы уже невыносимо. Ее настроение, по-видимому, тоже изменилось не в лучшую сторону, потому что она молчала, вместо того чтобы шутливо отчитывать его за мальчишество, как этого можно было бы ожидать после такого заплыва. Рудольфу даже показалось, что она покачала головой, хотя она стояла неподвижно. Потом она вторым полотенцем растерла ему спину и сказала, что даже двадцатилетний юноша вряд ли смог бы продемонстрировать более инфантилъное поведение. Рудольф ответил: «Однако у двадцатилетнего юноши это вам вряд ли бросилось бы в глаза».

Именно этими самыми словами меня встретила на берегу Аманда, только я, в отличие от Рудольфа, промолчал. Когда мне стыдно, я рта не могу раскрыть. Вечер был далеко не такой теплый, как в новелле, я так промерз, что у меня зуб на зуб не попадал, а мой конец сморщился до каких-то совершенно нереальных размеров. (Аманда к тому времени окрестила его героем одноактных пьес; мне пришлось смириться, хотя я бы не сказал, что это верх деликатности с ее стороны.) Аманда давно развелась с мужем и уже около месяца жила у меня; позади была наша первая ссора. Мы поехали на озеро купаться (я действительно знал это место: я был там однажды со своей подругой, поэтому везти туда Аманду мне казалось чем-то вроде дурного вкуса, но хороших мест для купания было слишком мало, чтобы отказываться от этой идеи). Но когда мы приехали, Аманде вода показалась слишком холодной, и мне пришлось купаться одному.

Поскольку я не сомневался, что Аманда для меня – что-то вроде конечной станции (если, конечно, я ей не осточертею), я еще во время бракоразводного процесса предложил ей себя и в качестве гаранта ее материального благополучия на будущее. Я советовал ей выдвигать как можно меньше своих условий и принимать как можно больше условий мужа; не потому что мне ее положение казалось менее выигрышным, а просто чтобы сберечь ее нервы. Эта тактика стоила нам кучи всевозможных кастрюль, стульев и скатертей – проще сказать: Аманде удалось унести из своего брака практически только ноги и Себастьяна. Но зато она обрела легкость и спокойствие, ценность которых в моих глазах не уступала ценности утраченных ею материальных благ.

Неприятнее всего оказался один неожиданный выпад Людвига Венигера. Как-то раз Аманда рассказала мне, что ее муж требует деньги с какого-то нелегального счета в Гамбурге, смешную сумму, полученную ею в качестве аванса за книгу (из которой в конце концов ничего не вышло). Он сказал, что если она не выплатит его долю добровольно, то он потребует ее через суд. Ее трясло от возмущения, когда она мне все это рассказывала. Я попросил ее предоставить это дело мне, и она с радостью согласилась. Можно было бы швырнуть ему эти пару сотен марок в лицо, но он оказался таким мерзавцем, что ни Аманда, ни я не хотели ему уступать. Я позвонил Венигеру в редакцию и попросил его встретиться со мной; он, конечно, знает, по какому делу, прибавил я. Тот холодно ответил, что не знает, о каком таком «деле» может идти речь. Тогда я сказал, что речь идет об одной выплате, обстоятельства которой – в стране, где прослушиваются почти все